Номах. Искры большого пожара - стр. 10
Она потёрлась щекой о шершавую ладонь, замерла, глядя исподлобья тягучим медовым взглядом.
Громкое фырканье жеребца вывело их из неподвижности.
– Помоги Братку отмыть. Граната сегодня неподалёку разорвалась, ему весь бок осколками посекло. Железки-то ветеринар повытащил, но крови, вишь, много натекло.
– А ты? Ты как? – с тревогой спросила Вика. – Не задело?
– Не, хоть бы что. Каблук на сапоге в клочья, вот и все потери.
Они принялись медленно и осторожно отмывать бок коня от засохшей, набежавшей из десятка ран, крови. Жеребец вздрагивал, когда их прикосновения приходились слишком близко к ранам, не раз пытался встать, но Щусь, то криком, то лаской заставлял его лежать.
Когда вода в ведре перестала отличаться от крови, они принялись смазывать раны мазью, которую Федос раздобыл в лазарете.
– Ну-ну, Братка. Я знаю, больно. Потерпи, – увещевал Федос, водя пальцем по тёмному конскому мясу.
Вика делала свою работу молча, лишь то и дело трогала чёрную гриву, да дышала теплом на иссечённую шкуру.
Неизвестно, что лучше действовало на дикого и злобного, как чёрт, вороного жеребца, но вскоре раны были обработаны, а конь склонил чёрную, чем-то похожую то ли на пулемёт, то на ещё какую машину для убийств, голову и задремал.
Щусь тронул тыльной стороной ладони, не испачканной мазью, викину щеку, та снова прижалась к ней.
Блики пламени перелетали по их лицам. Тени от каминной решётки дрожали на мягком ковре.
– Красавица… – произнёс Щусь.
Они омыли руки в тёмном, горячем ведре.
– Иди ко мне, – позвал Феодосий.
Вика сняла с запястья жемчужную нитку, окрутила вокруг тонкой щиколотки коня, закрыла замочек. Погладила, веки жеребца вздрогнули.
– Иди, – повторил Щусь.
Она приблизилась, села совсем рядом, лицом к лицу, тело к телу. Он нырнул ладонью в её волосы, прижал к себе.
– Красавица, люба моя…
Конь вздрагивал от её близких криков, но не просыпался. Его дыхание, всхрапывания, вплетались в их стоны и шёпот. Когда Вика, не сдержав себя, вскрикнула особенно громко, он поднял голову и замер чёрной гранитной глыбой раздувая ноздри и тая отблески углей в глубине глаз.
Потом Вика и Щусь, потные, счастливые молодой страстью, ещё долго смеялись, переговаривались шёпотом. Вика лежала на безволосой груди Федоса, трогала солнечное сплетение, проступающие бледные рёбра, соски, живот, он дышал запахом её волос и не мог надышаться.
– Обожаю тебя, – шептала она.
Угли гасли. От стен и окон потянуло сыростью.
Федос бросил в камин поленьев, полетели искры.
Жеребец шумно вздохнул. Бока его вздымались, словно равнина при землетрясении.
– Говорят, в углях живёт саламандра, – сказала Вика. – И кто её увидит, будет счастлив. Бенвенуто Челлини писал, что видел её в юности.
– У нас бабки гутарили, что в печных угольях девка-огнёвка бегает. И кого поцелует, тому весёлая жизнь будет.
Он отстранил её от себя, заглянул в искрящиеся глаза.
– Поцелуй меня, – попросил.
Прошёл ещё час…
В щель меж шторами вошла луна. Каравай её был ущербен с левого бока.
– Ах, глаза какие! – удивился Щусь, приподнимаясь и глядя на Вику в лунном свете. – Водява, одно слово…
Его пот мешался с её, время текло незаметно.
Они проваливались в кратковременный сон, потом просыпались и, словно с удивлением обнаруживая друг друга, снова сжимали один другого в объятиях.