Ночной Сеул - стр. 2

Но куда?

Куда ты мчишься, Минхек? От себя не убежишь. Он свернул в узкие переулки Хондэ, где неоновые вывески кофеен и баров сменялись тёмными витринами мастерских, закрытых на ночь. Здесь пахло не деньгами и парфюмом – здесь пахло жизнью. Жареным тофу из уличной лавки, влажным асфальтом после недавнего дождя, старой бумагой из книжного магазина. Запахом, который он когда-то знал до того, как его поглотил мир Бриони и виски за пятьсот долларов за бокал. Он припарковался у обочины, заглушил двигатель. Тишина обрушилась на него, оглушительная, давящая. Только лёгкий шелест листьев из окна и отдалённый гул города где-то там, за поворотом вырывали из оцепенения. Он вышел из машины, чувствуя, как дрожат колени. Прислонился к холодному капоту, закрыл глаза, пытаясь заглушить тот образ – образ отца в зеркале. Но он был там, за веками, ждал.

Ничтожество. Слово эхом отдавалось в его сознании. Актив компании. Убогое зрелище. Каждая фраза отца впивалась в него, как крюк, вытаскивая наружу всё, что он годами пытался подавить.

Он вспомнил свои шестнадцать лет – не ночные клубы и «друзей», а пустую комнату в доме отца, где единственным звуком был тикающий часовой механизм и голос по телефону: «Ты разочаровал меня, Минхек». Вспомнил, как впервые надел костюм Brioni – не как одежду, а как униформу. Как доспехи.

Он вдыхал ночной воздух, пытаясь уловить что-то настоящее, что-то своё. Но даже дыхание казалось ему чужим.

Внезапно из-за угла послышались шаги. Молодой парень, лет двадцати, в потрёпанной куртке и с гитарой за спиной, шёл, насвистывая какую-то мелодию. Он посмотрел на Минхека, на его «Bugatti», и в его глазах мелькнуло не восхищение, не зависть – равнодушие. Проходя мимо, он лишь кинул взгляд на него и ускорил шаг.

И в этот момент Минхек понял.

Он заплатил за свою клетку. Заплатил всем – своим временем, своей свободой, своей душой. И всё, что у него осталось – это отражение в зеркале, которое медленно, неумолимо превращалось в лицо человека, которого он ненавидел больше всего на свете.

Он снова сел в машину, но уже не давил на газ. Просто сидел, смотря в темноту за лобовым стеклом. А потом достал телефон. Не тот, чёрный – свой, личный. Пролистал контакты – сотни имён, ни одного, кому он мог бы сказать: «Мне страшно». Он зажёг экран. Билет на рейс в Пусан. Девять утра. Он не нажал «купить». Просто смотрел на него, чувствуя, как стальная петля затягивается вокруг его горла ещё туже. Завтра он будет в Пусане. В костюме. Трезвый. Потому что клетка была не снаружи. Она была в нём. И побега из неё не существовало.

Ненависть.

Стеклянная башня штаб-квартиры «Taeyang Group» пронзала сеульское небо, словно холодный монолит. Лифт, стремительно поднимавшийся на последний-этаж, звенел в ушах Минхека назойливым, высокочастотным гулом. Он стоял, выпрямив спину, вглядываясь в собственное отражение в отполированных до зеркального блеска дверях. На нем был новый костюм – темно-серый, шелковистый, который был пошит специально для него. Но сегодня он чувствовал себя в нем не оружием, а униформой. Каторжанином, одетым для парада.

Двери лифта бесшумно разъехались, открыв прямой вид на кабинет отца. Не офис – зал для аудиенций. Пол из черного полированного мрамора отражал безжалостные линии мебели и панорамные окна, за которыми копошился весь Сеул. Воздух был стерильным и ледяным, пахло деньгами и властью, лишенной всякого человеческого тепла. За массивным письменным столом, выточенным из цельного куска темного дерева, сидел Ким Дэсон. Он не смотрел на сына, изучая что-то на экране планшета. Его пальцы, лишенные каких-либо украшений, кроме скромных платиновых часов, медленно листали страницы. Минхек замер в нескольких шагах от стола, ожидая. Молчание затягивалось, становясь осязаемым, давящим инструментом пытки.