Ночной Сеул - стр. 4
– Выйди, – прошипел Минхек так тихо, что слова едва долетели до секретаря. Тому не потребовалось повторять. Он исчез, бесшумно притворив дверь, оставив Минхека наедине с его гневом и с той самой папкой – символом его нового, жалкого положения. Он остался один. Совершенно один. В своем кабинете с видом на весь город. В своей золотой клетке, решетки которой внезапно сомкнулись так тесно, что перехватило дыхание. Отец не просто наказал его. Он отрезал ему все пути к отступлению, заставив в одиночку барахтаться в мире, который Минхек всегда презирал.
Медленно, почти механически, он провел рукой по лицу, стирая холодный пот. Потом его пальцы снова сомкнулись на папке. Он не открывал ее. Просто сжимал, чувствуя, как картон прогибается под давлением. Впервые за долгие годы он не знал, что делать. И это незнание было горше любого унижения.
窗体顶端
Минхек остался один. Гул города за стеклом, обычно такой приглушенный и подконтрольный, теперь казался насмешливым рокотом толпы. Он сжал папку так, что костяшки его пальцев побелели, а тонкий картон затрещал по швам. Самостоятельно. Слово жгло его изнутри, как раскаленный штырь. Он был Ким Минхеком. Он никогда ничего не делал самостоятельно. У него были люди, которые думали, договаривались, пачкали руки.
С диким ревом он швырнул папку через весь кабинет. Листы бумаги, распечатанные портфолио «локальных талантов», взметнулись в воздухе белым облаком и медленно посыпались на пол, как конфетти на похоронах его репутации. Он схватил первую попавшуюся под руку вещь – тяжелую хрустальную пепельницу, подарок какого-то министра, – и со всей силы запустил ее в панорамное окно. Звук удара был глухим, страшным. Окно, конечно, не разбилось, лишь издало тихий стон, но по нему поползла паутина тончайших трещин, искажая отражение его искаженного яростью лица.
– Самостоятельно! – его крик сорвался в хриплый, бессильный шепот. Он тяжело дышал, опираясь о стол, чувствуя, как трясутся его руки. Это была не просто злость. Это была паника. Глубокая, животная паника загнанного в угол зверя, который вдруг осознал, что его клетка не просто золотая – она бронированная, и единственный, кто держит ключ, с наслаждением наблюдает за его мучениями.
Он прошелся по кабинету, сметая со столов бумаги, дорогие безделушки, опрокидывая кресло. Ему нужно было разрушать, чувствовать хоть какую-то власть, хоть над этим хламом. Но с каждым разбитым предметом унижение лишь накатывало с новой силой. Он был букой, устраивающим истерику в своей же песочнице. Его взгляд упал на разлетевшиеся по полу листы. На одном из них, прямо у его ног, застыло чье-то лицо. Молодое, серьезное, с темными глазами, слишком большими для худого лица. Подпись: Пак Соми. Керамика, смешанные техники. Искусство рисунка.
Он замер. Дыхание все еще сбивалось. Ярость все еще кипела в крови. Но вдруг она нашла новый выход. Новую цель. Не слепое разрушение, а сфокусированная ненависть. Он медленно, как хищник, присел на корточки и поднял тот листок. Этот взгляд с фотографии в нем не было ни страха, ни подобострастия. В нем была какая-то дурацкая, наивная уверенность. Уверенность того, кто не знает, кто такой Ким Дэсон. Кто такой Ким Минхек.
«Принеси мне хотя бы один контракт».
Губы Минхека растянулись в медленной, безрадостной улыбке. Хорошо. Хорошо, отец. Ты хочешь, чтобы я сделал это сам? Я сделаю. Я не просто принесу тебе контракт. Я принесу тебя ее на блюдечке. Я заставлю эту… эту художницу с ее глупыми, уверенными глазами подписать все, что я захочу. Я сломаю ее тупую уверенность так же легко, как разбил эту вазу. И тогда ты увидишь. Увидишь, на что я способен.