Несостоявшийся рассвет. За гранью. Повести - стр. 58
В тот день, наблюдая за ними, я поинтересовался у матери, не больно ли ей кормить грудью. Она рассмеялась и стала объяснять:
– Пока не очень, но вот, когда у нашей Леночки начнут расти зубки… – И тут же ойкнула от боли. – Ну-ка отдай, – шутливо обратилась она к сестрёнке, вцепившейся дёснами в розовый сосок. – Дай, дай! Бессовестная, – специально, чтобы ещё больше рассмешить меня, стала стыдить её мать.
Я закатился от смеха и чуть не упал с дивана. Однако, когда ребёнок почувствовал, что у него хотят отнять грудь, сдавил сосок ещё крепче. Мать поморщилась и, наконец, выдернула его изо рта Леночки. Та стала нервно искать пропажу. Когда нашла, то подняла глаза кверху и долго, как бы с укором, вглядывалась в лицо своей кормилицы.
Больше всего меня смешила процедура, при которой мать сдавливала свою тугую грудь и поливала струей молока довольное после кормления лицо сестрёнки. Однажды я не выдержал и спросил, зачем она это делает.
– Чтобы не болела и была красивой, – последовал ответ.
– Мам, а если ты будешь меня поливать молоком, я тоже буду красивым?
– Ты итак красивый, сынок. Я подошёл к зеркалу, но оттуда на меня глянул наголо подстриженный пацан с торчащими ушами.
– Ты думаешь, я красивый, мама?
– Для меня, сынок, ты самый красивый. Я подошел к матери, обнял её за шею и погладил другой рукой уже спящую сестрёнку.
– Она у нас тоже красивая. Правда? Мать обняла меня свободной рукой за спину и прижала к себе вместе с сестренкой.
– Вы у меня оба самые красивые, и я вас очень люблю.
В тот раз ангина протекала у меня с большой температурой. Уже к вечеру я почувствовал недомогание и, когда мать сунула в подмышку холодный градусник, было уже больше тридцати восьми. Она дала аспирин, но это помогло мало. Потом она рассказала, что я начал бредить во сне. Это состояние отпечаталось в моём сознании. Каждый раз при воспоминании о нём, меня охватывал страх, насколько необычным и труднообъяснимым было ощущение бреда.
Я помню, как моё тело вначале долго и противно сжималось в крошечную точку. В этот момент больное сознание охватывал панический ужас, быть раздавленным неведомой силой, беспредельно сжимающей и сжимающей меня. Но вот, я как бы проваливался в бездну, которая, через какое-то время, отпускала, и наступало временное облегчение. Затем всё повторялось сначала: сжимание, провал, расширение, с временным облегчением, и снова – сжимание в беспредельно маленькую точку.
Утром был вызван участковый врач. Это была невысокая худенькая старушка, всегда посещающая больных с большой сумкой. Жители нашего района прозвали её «побирушкой» за то, что она никогда не отказывалась брать различные подношения. И на этот раз, врач пришла к нам с полной сумкой, поставив её возле порога. Мать приняла от неё старенькое пальто и на ходу объяснила, в чём дело.
– Так, молодой человек, – по-старомодному обратилась она ко мне, – что у вас болит?
– Он с утра жаловался на голову и горло, – поспешила ответить за меня мать.
– Температуру сегодня мерили?
– Тридцать семь и пять, Вера Николаевна.
– Давайте посмотрим горло, – растягивая слова, сказала старушка и попросила у матери большую чистую ложку. Затем, не спеша, наклонилась ко мне и заставила показать язык.
– Скажите «А-а-а», – попросила она и приготовила конец ложки.