Немного вбок. Рассказы - стр. 16
Девочка собиралась заплакать.
– Знаете, какие рассказы мне несут графоманы? Нет, конечно, вы не из них, но надо учиться. Итак, три рассказа. Как сговорились, я вам богом клянусь! – Калямов поднял вилку. – Как триптих, непременные три. «Ангел», «Одиночество», «Дождь».
Опаньки. Теперь мой выход. Я взмахнул крыльями – и время застыло. Разносчица, распялив губы в улыбке, протягивала толстой даме тарелку с чебуреком. Юная авторша не донесла платочек до глаз. Опрокинутый стакан с томатным соком висел чуть ниже стола, тягучая красная струя так и не добралась до пола.
Калямов озирался, открыв рот. Одно из немногих доступных ему движений сейчас. На лбу подопечного выступила испарина. И тут он увидел меня.
– Ты… кто? Это розыгрыш? Или я… белку, что ли, словил?
– От томатного сока? Ну-ну.
– Ты… ангел? Я умер, да? Вы за мной?
Я ждал, пока до него дойдет. Ждал, скорее всего, напрасно.
Он пошевелил губами.
– Это от того, что я назвал имя Его всуе? Вы… ты пришел… покарать?
– Повтори свою последнюю фразу.
Он ответил послушно:
– Ангел, одиночество, дождь.
– Молодец!..
Я перенес нас обоих на квант времени вбок. Первородный кисель принял нас, и вплавленная в пустоту табуретка с сидящим на ней Калямовым смотрелась нелепо. Не так, правда, вычурно, как трон Калигулы или кушетка Марии-Антуанетты – мне есть, с чем сравнивать.
Пораженный, Калямов молчал. Но сердце работало ровно: редакторы крепкие, по себе знаю.
– Зря ты их так, – заметил я.
– Грр… рафоманов? – догадался Калямов. – Клянусь! Никогда больше! Давно хотел бросить это вот все, другую работу найти, хоть менеджером по пылесосам…
– Не графоманов. Демиургов. «Ангел. Одиночество. Дождь» – все именно так и было, понимаешь?
Он замотал головой.
– А они это знают. Все твои графоманы, психи, писуны и как ты там их еще называешь.
– Больше не буду, – прошептал он.
– Все эти менестрели, барды, стихоплеты, туповатые камнерезы шумеров. Все они – эхо Его. То, что осталось. Ты не задумывался? Каждый, кто хоть что-то когда-то писал, почему-то хотел сказать вот об этом: ангел, одиночество, дождь. Тебя это не удивляло? Вот ты, редактор, начитанный человек, скажи-ка, с чего начинался мир?
– «В начале было слово», – послушно, как первоклассник, ответил Калямов.
– А что было в конце, ответь?
– Дык… конец-то еще… не того. Кто ж его знает.
– Три слова было в конце, – сказал я. – Неужели ты до сих пор не въехал, дубина? Метамир. Метатекст. Он написал его от первой до последней буквы! От изначалья до конца всего. И догадайся, коллега мой жалкий, из чего он его писал? Чем? На чем? Как?..
– Не…
– Он писал его из себя! Каждую судьбу, каждую птицу, каждое колесо каждой треклятой телеги, каждый поворот сюжета, от взмаха бабочкиного крыла до побоищ, сметающих цивилизации! Все формулы панацей и адронных коллайдеров, все стихи и мистерии, всех идиотов, мышей, тихоходок… все чугунные сковородки и взрывы сверхновых, все живое, от павиана до вируса – Он это писал из себя. И не прекращал, пока не поставил точку. И знаешь, какими были его последние слова? Что сказал Он перед тем, как раствориться в своем романе, ставшем миром, и мире, ставшем Его романом?!
Мой голос гремел, и кисель вокруг нас шел волнами.
– Ангел, тля ты зеленая! Одиночество, тварь! И дождь!
– И где Он теперь? – тихо спросил Калямов.