Нелюбушка - стр. 34
Она сразу выписала двух иностранных агрономов, закупила по их советам удобрения, следовала всем рекомендациям и, разумеется, обещала мне, что в скором времени, как только я освоюсь, передаст мне докучливые обязанности общения с заграничными спецами. Я радостно улыбалась, притворяясь, что жду не дождусь, надо лишь разобраться с порядком в доме, на самом же деле я после таких разговоров с трудом могла успокоиться и уснуть. Вместе с телом Любушки мне не досталось ни ее памяти, ни знаний иностранного языка, а может, и не одного. Больше того, я точно не знала ни танцев, ни музыки, и от рояля шарахалась, как черт от ладана, ссылаясь на занятость и на то, что немногое свободное время хочу посвятить дочери.
Я категорически отказалась от верховой прогулки, апеллируя к беременности, но догадывалась, что это не последнее испытание.
– Знакомо вам, Любушка, не спать, не есть, слушать, кто в дом пришел, не от него ли весточка? – продолжала Софья, кусая губы и со странной гримасой смотря в синюю высь. – Любушка, кто бы меня уберег? Бабушка говорила, я родилась в рубашке. Я любовь свою считала самой большой наградой за все. Знала бы я, если бы я только знала! Молодой, красивый, горячий, щедрый, галантный, что было нужно еще? Я умоляла отдать меня за князя замуж! Батюшка с матушкой отговаривали, братья… да я не слушала их! Дурная была такая.
Она покачала головой, посмотрела на Аннушку, отбежавшую как раз в сторону за бабочкой, и привстала на цыпочки, чтобы шепнуть как можно тише:
– Не думала, что выживу, Любушка. Кровью истекала. Доктора от постели не отходили, слухи пошли… Но если бы матушка и сестры не навестили на второй день, я умерла бы, так что те слухи.
Что-то она недоговаривала, но я не отваживалась требовать откровенности. Лицо ее было бледным, губы дрожали. Возможно, кроме ее родных, я была первой, кому она решила открыться, зная, что я ее как никто пойму.
– Говорили, что князь двух девок до смерти попортил, – снова помолчав, сказала Софья. – Правда то или нет, никто не знает, никто, кроме меня… Я думала, понесу за то время, что с мужем жила, но нет. Родители увезли меня, чуть живую, домой. Князь против батюшки выступать не рискнул, но развод давать отказался… Лукищево в приданое мне купили, я и уехала сюда через два месяца, едва поправилась. Какая же здесь благодать! Нет-нет, Любашенька, не думайте, я счастливая!
В глазах у нее стояли слезы, но я верила. Верила, потому что видела, с какой заботой она ведет дела, как мудро разрешает не самые простые вопросы.
– Князь – игрок, – добавила Софья, и тонкие бледные губки сжались в невидимую полоску. – До меня доходили разговоры, что он практически разорен. Это же хорошо? Если явится, погашу его долг в обмен на развод. Согласится он, как полагаете?
Она смотрела на меня с мольбой. Я понимала, почему она рассказала мне, почти не знакомому человеку, то, что слышала до сих пор одна только ее мать. Софье в ее полном одиночестве были важны поддержка и надежда, что все образуется, что она станет свободной от изувера. Не эпоха, а сущее раздолье для садистов и извергов всех мастей.
Что я могу тебе ответить, несчастное дитя? Ты ровесница моей Юльки, чуть ее младше, и если бы я узнала, что кто-то так обошелся с моей дочерью… я не ручалась бы за себя. Я допускала, что родители и братья Софьи, которые, без всякого сомнения, любили ее, сделали все возможное, но даже этим возможностям был предел.