Нелюбушка - стр. 36

Я поймала вечно занятого Мартына Лукича, рассчитывая, что он приоткроет мне тайну с уборкой, близкой к какому-то обряду, но Мартын пожал плечами, мол, то бабье дело – за домом смотреть, и я расспросила Ефимию.

Увы, и тут ждала неудача – заведено так и все, а гора белья росла, невзирая на все наши старания, и если бы не изобилие всяческой декоративной ерунды, рано или поздно закончились бы и салфеточки. Мое терпение иссякло одним сказочным ясным утром, я выстроила девок и баб и определила на работу по дому одну из них, а остальных отправила разбирать и стирать белье и прибираться в холопских комнатах.

– Не вами заведено, барышня, не вам и менять! – глядя на меня исподлобья, проговорила высокая крепкая девка, и хотя она явно не одобряла мои начинания, это было уже кое-что.

– А кем заведено? – высокомерно хмыкнула я, оглядывая поразительно недовольную дворню. Главное, я не понимала – чем. Работа как работа, она ничем не отличалась от прочей.

– Барином! – припечатала девка, и я потеряла дар речи, но виду не подала. В ту ночь, когда моя жизнь здесь изменилась к лучшему, хотя надежды на это не было уже никакой, дед Семен и Степка дали мне понять, что барина не ставят ни в грош и забыли, как он выглядит.

Князь Убей-Муха вскружил голову не только своей юной супруге?

– Как давно он здесь был, барин? – все с той же нарочито надменной гримасой спросила я. Софья не упоминала, что ее муж в имение приезжал, вероятно, она опустила подробности неспроста. – Его сиятельство сюда носа не кажет.

– Его сия-а-ательство! – протянула все та же не в меру нахальная девка и понимающе переглянулась с остальными. По комнате пронеслись негромкие смешки. – Что ему нос казать, когда ее сиятельство, как он приедет, шасть из дому! Последний раз его сиятельство тут без малого седмицу торчал, пока урядник от барыни не приехал да не выгнал его взашей. Нашли тоже барина, барышня. Мы люди ее сиятельства, какой он нам барин. Он нам не указ.

Терпение – величайшая из добродетелей, напомнила я себе, и иногда приходится довольно долго ждать на берегу реки. Но труп врага, плывущий мимо, искупит все.

– О старом барине, прежнем, речь, барышня, – сжалилась надо мной уже не девка, а баба, суровая хлопотунья Матрена. – Ты, барышня, смотри: я, да Степка, да старик Семен, да вон и Лушка, – она кивнула на стоящую рядом с нахальной девкой совсем молоденькую девчонку, – мы в приданое пошли ее сиятельству от Поречного, что в Демидовской губернии, отсюда-то ой далече. Князь-батюшка, – она поклонилась, – нас княжне еще на шестнадцать годков подарил. А прочие – те у лукищевского барина были, так и продали их с землей. Вот им и заведено, кощунником.

– Кощунником? – переспросила я. Выражение лица Матрены подсказывало, что барина она едва ли не презирает, но при этом, вот упрямая баба, она попытки не сделала последовать моим указаниям без препирательств.

– А как? – пожала плечами Матрена. – Кажно лето ждем, что его Лесобог покарает. А поди же, живой, что ему сделается. На капище жертву даже в великие дни не носит, и ведь, окаянный, с охоты лишок какой кинет, с лошади не слезая – зайца там или куропатку нещипаную, и прямо на камни. Вот как земля его носит, охальника?

Прочие девки и бабы согласно закивали, проступок лукищевского барина действительно был огромен. Я затруднялась сказать, чему он мог быть равен в моем прежнем мире, но отчего-то подумала – Лукищев держит медведя. Не святотатство ли это похуже, чем принесение в жертву лесному божеству убитого против необходимости животного, причем само подношение, если верить Матрене, было скорее подачкой – на, мол, всесильное нечто, ешь.