Неладная сила - стр. 29
– Тетушка Мавронья, ты о чем говоришь-то? – мягко спросила Устинья.
– Да про Демку, крестничка моего! Уж он с малых лет такой был шебутной! Да Федотьюшка, мать его, моей самой лучшей подружкой была. Как бы я ей в кумы не пошла? А уж коли пошла, так теперь весь век…
– В чем беда-то твоя? – Устинья невольно бросила взгляд на оконце, желая поскорее услышать на крыльце дядькины шаги.
– Да ты ж ведаешь… Демка… – Мавронья, не смея показать на себе, пальцем нарисовала кружок на лавке рядом с собой. – На щеке-то у него пятно огнем горит. Изурочился[8]. Три дня бродил смурной, работа из рук валилась, его аж Ефрем из кузницы гнал, а то, мол, и работу испортишь, и сам покалечишься. А вчера вовсе слег, захворал с призору. Лихорадка его трепет. Я уже лечила его – рубаху сорвала да сожгла. Да без толку. Еще верное средство, говорят, морду свиневью сушеную привязать, чтобы на нее перешла, да у нас свиней не забивали, нету морды. А его все треплет. Во сне кричит. Коли он тебя обидел чем – прости! – Мавронья встала со скамьи и поклонилась в пояс. – Прости, Христа ради, уговори дядьку… что сделал, то снять.
– Сделал? – Устинья сразу поняла, о чем речь: именно так об этих делах и принято говорить. – Мой дядька ничего Демке не делал!
– Я ж проверяла. Угольки кинула в чашку – шипят, знать, призор взял Демку моего. Я ж понимаю! – Мавронья состроила еще более жалобное лицо. – Он, может, не путем обошелся… Поцеловать хотел, так кто же не захотел бы, ты ж красавица какая, а он который год вдовеет, за него кто бы и пошел? Бедную жену ему кормить нечем, а богатые от него нос воротят…
– Поцеловать? – Устинья засмеялась: мысль о Демкиных поцелуях была нелепой. Все равно что с чужим сердитым псом целоваться. – Меня поцеловать? Желанныи матушки! Не было такого!
– Прости! Христом-богом молю! – Мавронья то ли не слушала, то ли не верила, считая, что приличной девке, как Устинья, положено отнекиваться. – Изведет его лихая болезнь! Какой ни есть человек, а ведь жалко. Федотьюшка моя смотрит на него с того света, какое ни есть, а родное ж дитя! Четверых своих я похоронила, неужто теперь и крестничка за ними везти?
– Тетушка Мавронья, сядь! – Устинья подошла, взяла ее за руку и усадила на прежнее место. – Я на Демку обиды не держу, ничего худого он мне не делал, и дядька мой ему ничего худого делать не стал бы.
– Ну а как же? – Мавронья снова постучала пальцем по скамье. – Пятно-то у него, прямо тавро огненное! Призор так и сказывается, я ж разумею!
– Это не я! Не трогала я его, и он меня не трогал! Здесь и Хоропун был, и дядька – Демка ко мне и близко не подходил!
– Кто же тогда его?..
На крыльце послышались шаги, и Устинья вскочила. Вернулся Куприян, и Мавронья завела свою песню с начала. Куприян слушал, поглядывая на племянницу.
– И вот он со вчера лежмя лежит, лихорадка его треплет! В не́уме говорит: не пускайте ее, я не хочу ее целовать! Какая, говорит, мне невеста… – Мавронья осеклась. – То бишь, разве по нему такая невеста, как ты, Устиньюшка! У него на дворе одна крапива, а ты-то вон какая девка видная, тебе в женихи бы какого сына боярского…
– Чего от меня-то хотите? – спросил Куприян. – У вас там Параскева есть, пусть она и лечит.
– Еще вчера вечером я Параскевушку привела, до полуночи она над ним сидела. – Мавронья вздохнула. – Она от призору-то