Неладная сила - стр. 16
Демка представил себя богатым – в новой хорошей одежде, на каком-то новом просторном дворе. И не работай, а знай ходи по гулянкам… Тогда бы девки от него носы воротить перестали…
– Что коли мы хоть один снимем? – шептал Хоропун. – Никто и не заметит. Кто знает, сколько их было у нее? Сколько такой перстень стоить может? Хоть вон тот, с жабиком[6]?
– Да кто б его знал…
Демка придвинулся ближе, желая оценить если не стоимость перстней – что он в этом понимал? – то хотя бы тонкость работы. Такую красоту, может, только в Новгороде сделают. Они тут, с Ефремом, привыкшие ковать из серебра и лить из бронзы и меди простые перстеньки и заушницы, с таким не управятся. Даже и старый кузнец Деряга, кому Демка еще мальцом был отдан на выучку, не делал таких перстней.
Нестерпимо захотелось хоть в руках подержать, рассмотреть получше.
– Эх, я бы… мне бы… Давай снимем один! – Хоропун за плечом аж приплясывал на песке. – Мы поглядим только и назад отдадим… положим то есть.
– Н-нет… грех это… – Демка мотнул головой.
А глаза не желали расставаться с перстнями на тонких белых пальцах.
– Да какой же грех – посмотреть только! Греха ты боишься, ага! Никогда ты, Демка, грехов не боялся! Покойницы ты боишься, вот что!
– Я покойницы боюсь? – Демка сердито оглянулся.
– Ну а то ж! Не боялся бы – давно бы… Что она нам сделает – она же мертвая!
– Не боюсь я!
– А не боишься, чего же застыл?
– Грех это – мертвецов обирать!
– Эким ты праведником стал – хоть сажай тебя заместо отца Ефросина монашек упасать! Боязно тебе! Небось уже в портки напустил!
В досаде Демка сильным и быстрым движением врезал Хоропуну локтем в живот. Тот со сдавленным криком согнулся, а Демка шагнул к гробу. Наклонился, вглядываясь в мертвое лицо. Хороша дева, будто сладкий сон. И не скажешь, что мертвая – ни следа разложения. Ни темных кругов у глаз, ни пятен, ни даже восковой бледности. Белая кожа, румяные пухлые губки. Будь она живая, вот бы…
Когда Демка наклонился, цветочный запах даже усилился. Вот он откуда – у основания девичьих кос были вплетены пучки цветов – белых и желтых – совершенно свежих, какими они бывают, когда растут из земли. Даже увянуть не успели. Да когда же покойницу положили в этот гроб?
Как во сне, будто двигала им чужая воля, Демка протянул руку и слегка коснулся руки красавицы. Кожа ее была холодной как лед, развеивая морок, будто она жива и только спит. Она мертва, как кусок льда. Может, ее погребли среди зимы, вот и пролежала до весны, избежав тления, а теперь и правда весенними водами подмыло…
Грубые пальцы Демки коснулись перстня на указательном пальце покойницы – с голубым глазком бирюзы. Перстень тоже был холодным как лед – обжег, как раскаленный, но к ожогам Демке было не привыкать.
Двумя пальцами он взялся на перстень и потянул – просто проверить, сойдет ли…
Мертвая рука птицей взлетела над девичьей грудью и ответила Демке пощечину.
Звонкий удар ледяной руки оглушил – во всех смыслах. На щетинистой щеке Демки загорелось пятно боли, зазвенело в ушах. Демку отбросило от гроба, и он обнаружил себя сидящим на холодном влажном песке. Не очнулся толком, но понял – надо уносить ноги…
Глава 3
– М-мы того, как через лес бежали – я не помню, – сипло рассказывал Демка, сидя на полу в Куприяновой избе и то и дело вздрагивая и безотчетно крестясь. – Все м-мерещилось, она за нами бежит. А может, не она, а ч-ч-черти всякие.