Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг. - стр. 36

Как только он отпустил меня, я скорее убежала к себе, чтобы записать все это; все для «Феникса» Sweet William’a.

Я спрашивала Великого Князя Михаила, что он думает о Наполеоне и Бернадотте. Он ответил мне:

– Бернадотт не любил Наполеона, но все-таки давал ему хорошие советы; после Эрфурта и Тильзита величие вскружило голову Наполеону. Мне часто вспоминается одно замечание моей матери: думая об этом человеке, и необыкновенном и даже сумасбродном, она говорила: «Только на высотах и является головокружение». У Наполеона не хватало правильности в суждениях, здравого смысла и умеренности. У Петра Великого, у Императрицы Екатерины – моей бабушки был верный взгляд и удивительный здравый смысл. При поражениях Наполеон никогда не терял головы, но победы, особенно Йенская, совершенно вскружили ему голову. Он даже с королевой Луизой поступил как выскочка; он был мелок в победе. Вы слишком молоды, чтобы знать все это, но он оскорбил королеву, женщину в королеве.

Я спросила, может ли он мне сказать, что думал покойный Государь о Наполеоне. Он отвечал мне:

– Государь был ослеплен его гением, его умом, но его коробило от того, как Наполеон обращался с побежденными; великодушие Государя было возмущено. Представьте себе: он забрал себе в голову жениться на моей сестре Екатерине; сестре Анне и пятнадцати лет тогда не было (в Эрфурте, в Тильзите). Конечно, Государь ответил ему правду, то есть что только от нашей матери зависят браки ее дочерей. Это была и правда, и вежливая манера ответа. Впрочем, эпоха политических браков уже миновала, а у Государя не было средневековых понятий, ему это было противно. Когда он возвратился, он все рассказал Великой Княжне Екатерине. Она ему ответила: «Я выйду замуж за двоюродного брата, за принца Ольденбургского. Теперь я решила». Она не любила Ольденбургского, а чувствовала к нему только дружеское уважение, но ей было страшно, что Наполеон будет из-за нее делать неприятности России, так как в Париже она слыла очаровательной красавицей; там воспроизвели даже ее портрет. Уверяли, что она очень нравится Наполеону. Государь ездил в Мальмезон повидаться с несчастной Императрицей Жозефиной. У нее уже болело горло, но она непременно хотела показать ему сад. Государь должен был опять приехать навестить ее, но два дня спустя после этого визита она умерла от ангины. Развод принес несчастье Наполеону; с ним он потерял единственное существо, которое еще говорило ему правду и искренне любило его. Талейран уговорил его жениться на эрцгерцогине, но это ни к чему не привело. Впрочем, в Вене Наполеон был такой же грубый, как и в Пруссии. У него закружилась голова от величия и высоты. Бернадотт предвидел это. Они не любили друг друга, но Бернадотт был преданнее Наполеону, чем Талейран; последний ненавидел его, и это чувствовалось. Я считаю Талейрана гораздо нечестнее относительно Наполеона, чем Моро, потому что он служил империи и интриговал против того, кому служил. Нельзя быть преданным человеку, которого ненавидишь; тогда уж лучше порвать с ним отношения. Государь отлично понял, что такое Талейран; он видел его в Эрфурте и Тильзите. Он мог судить о них обоих, особенно после разговора с глазу на глаз с каждым из них. Государь был гораздо дальновиднее, чем они думали. Потому-то он и не доверился Талейрану, точно так же, как в 1814 и 1815 годах. Но в 1814 и 1815 годах Государю казался возможным и законным для Франции только Людовик XVIII. Даже подумывали о сыне Филиппа Эгалите, но только не Государь. Людовик XVIII был большим скептиком, так же как и Талейран. В конце концов, из двоих – министра и Наполеона – последний был менее антипатичен моему брату, чем первый. Наполеон хитер, а тот прямо нечестный. Ненавидеть человека и служить ему, обманывая его, – гнусно. По-моему, даже революционер лучше. Нельзя было говорить, что служишь Франции, а не Наполеону, так как Наполеон был всем во Франции и, конечно, служили ему.