Неисповедимы пути. Роман - стр. 33
– Поздно уже. Пора.
– Где вы остановились? – спросила мать.
– Попрошусь в гостиницу.
– Чего ж в гостиницу? Оставайтесь у нас. Я вам на полу постелю.
– А не стесню?
Он остался. Места на полу как раз хватило на одну постель. Иван улегся на свой сундук, удлиненный двумя табуретками. Мать и Степан Герасимович все сидели, пили остывший чай, вели негромкий разговор. Она спросила:
– А вас-то – за что?
– За троцкизм.
Иван сначала не понял, а уразумев, даже скукожился на своей сундучной постели: живой троцкист! Как же его могли освободить-то? С отцом – понятно: ошибка. А троцкизм разве может быть ошибкой? Мать видно тоже с трудом переваривала услышанное. Заикнулась о чем-то, но смолчала.
– Троцкий, Вера Константиновна, во многом был прав. Хотя позёр и безгранично властолюбив.
– Сколько же вам тогда было?
– Двадцать.
– Значит, и семьей не успели обзавестись?
– Не успел.
– Куда же вы теперь?
– Завтра пойду в обком партии…
Утром Иван проснулся с чувством, что началась новая жизнь. Степан Герасимович уже ушел. Мать глядела в окно.
– Мам, – спросил Иван, – а отцовой фотокарточки не сохранилось?
Она полезла в сундук, в котором хранила всякое старье. Достала с самого дна ридикюль, вытащила маленькую фотокарточку с оторванным верхним уголком. Протянула Ивану.
С фотографии глядел чернокудрый молодец, в белой рубашке, подпоясанной тонким ремешком.
– Фамилия у тебя тогда была Потерушина-Сверяба?
– Была, Ваня.
– Почему же ты ее сменила?
– Нельзя иначе было. Да и поверила я, что он – враг.
– Как же поверила-то? У него же орден за финскую войну был!
– Я беременна тобой была, Ваня. Секретарь райкома вызвал меня и сказал: «Пиши заявление, что отрекаешься».
– И ты написала?
– Уж не осуждаешь ли ты меня, сын?
Иван осуждал, но вслух этого не сказал.
Мать достала из сундука большой конверт. Извлекла из него наклеенную на картон фотографию человека с могучим лбом и бородой по грудь.
– Это князь Кропоткин, – сказала.
– Вижу, что не Карл Маркс, – буркнул Иван.
– Твой дед твоему отцу завещал. Как семейную реликвию.
– Он что, князь-то, родственник нам что ли?
– Нет. Твой прадед был у него проводником в забайкальской экспедиции…
Из тонкой багетной рамки в квартире Железнова глядел на комнатный мир мыслитель. Точно такой же портрет лежал в сундуке у матери…
Со сковородкой в комнату вошел Железнов, глянул на стоявшего перед портретом Ивана.
– Знакомая личность?
– Знакомая.
Письменный стол быстренько превратился в гостевальный.
– С какого боку, если не секр-рет, вы интересуетесь Петром Алексеевичем Кропоткиным? – спросил Железнов, когда выпили по первой.
– Прадед мой был с ним в экспедиции.
– Очень даже интересно! В первой, второй?
Откуда было знать Ивану, в первой или второй?.. Единственное, что он когда-то вычитал, так это то, что Кропоткин-анархист. Почувствовал невольную вину за свое незнание, он вдруг рассказал незнакомому человеку то, что не пожелал открыть даже жене, когда она любопытствовала насчет его родителей. Капитан Железнов слушал Ивана, не перебивая. А когда тот кончил свою нежданную исповедь, произнес:
– Вины матери тут нет. Жизнь виновата. Документ о р-реабилитации вам прислали?
– Степан Герасимович выхлопотал.
– А орден?
– Пропал.
– Носит какой-нибудь мер-рзавец… Ну, а что касается князя…
Он снял со стеллажа три тонкие книжицы. В одной описывалась Сунгарийская экспедиция Кропоткина, в другой – Витимская. Третья представляла собой его доклад русскому географическому обществу.