Неисповедимы пути. Роман - стр. 34
– Не зачитайте, – предостерег. – Не выношу пир-ратов книжных полок.
Трофейная бутылка пригодилась. Она и разговору придавала настрой. Железнов поинтересовался:
– Где сейчас трудитесь?
– На стройке. Механиком землеройной техники.
– Серьезная специальность! А мы без толкового механика загибаемся.
– Я – толковый, – без лишней скромности сказал Иван.
– Так давайте к нам! Механик в батальоне механизации – самый уважаемый человек. У комбата военком в приятелях ходит, в момент оформит на младшего лейтенанта.
Иван несогласно покачал головой.
– У меня, Алексей Михайлович, натура не подходит для субординации.
– Субординация нужна в пехоте. А наши войска – трудармия.
Железнов прервался, потому что в дверь вежливо постучали. В комнату вплыла намакияженная, при золотых висюльках чернобровая соседка.
– Я вам пирожков принесла.
Железнов принял от нее блюдо.
– За пирожки спасибо, а к мужикам, Наталья, не приставай. Скоро твой на тр-рое суток приедет, ему и шевели бровями.
– Какие глупости! – соседка фыркнула и ушла.
– Между прочим, – сказал Железнов, – где-то в верхах крутится проект магистрали века. Ваш отец, говорите, в бамлаге погиб?.. Так вот, магистраль века – это БАМ. В тех местах и ходил с экспедицией офицер Кропоткин.
А время текло в черноту ночи. Неохота было уходить, но пора приспела. Железнов сказал на прощанье:
– Моя рота стрелочные пути расширяет для вашего комбината. Так что я на месте. Милости пр-рошу в любой день…
Степан Герасимович не совсем исчез в то апрельское утро, хотя и надолго. Его уж и вспоминать забыли, когда он снова появился перед ноябрьскими праздниками. С той же виновато-грустной улыбкой.
– Вызывали в Москву, – объяснил. – Работал в комиссии по реабилитации.
– Ну, и как? – спросила мать.
– Стена еще стоит. Чуть приоткрыли калитку – и по одному, через часового… Вот ваш документ, Вера Константиновна, о реабилитации.
– Спасибо.
Иван сказал:
– Я паспорт через месяц получаю. Возьму отцову фамилию…
Однако со сменой фамилии оказалось не так все просто. Одних справок понадобилось девять штук. А когда уже все бумаги были собраны, начальница над паспортами, напомнившая Ивану материну подругу Октябрину, объявила:
– Двойную фамилию не положено.
– Почему? – не понял он.
– Потому что это из прошлого, молодой человек. Салтыков-Щедрин, хоть и прогрессивный писатель, но из помещиков. Минин-Пожарский из князей…
– Минин – староста, – возразил Иван.
– Правильно. Новгородским старостой мог в то время стать только дворянин… Прошу не перебивать, Панихидин! Выбирай: или Потерушин, или Сверяба!
Ему надоела канитель со справками и очередями. Потому сказал хмуро:
– Пишите: Сверяба.
Вечером к ним пришел Степан Герасимович. Он уже работал в исполкоме, снял где-то комнату, ждал квартиру. Выслушав Ивана, грустно улыбнулся.
– Это культ должности, Ваня. Всю эту муть смоет, не сразу, а смоет… Поздравляю тебя, Иван Сверяба! И вот – тебе.
В свертке, который он протянул Ивану, оказался серый в светлую полоску костюм. Первый в Ванькиной жизни костюм!
Молодой Сверяба старался скрыть свою радость, но улыбка так и лезла на лицо. В костюме он выглядел взрослее, не то, что в сшитой матерью куртке, из которой торчали его несоразмерно крупные кистевые мослы. Обновка словно бы зафиксировала Иванову взрослость и самостоятельность. В том костюме он и на сцену с гитарой не постеснялся выйти, и на манеже цирка чувствовал себя любимцем публики. В нем же он совершил под конвоем печальное путешествие в красное тюремное здание под названием «Вечный зов». А когда вышел оттуда старанием папы Каряги и явился домой, узнал, что и мать распрощалась со своей прежней фамилией – стала Кирюхиной.