Наследники скорби - стр. 42

Его спутница молчала, потрясённая такой длинной речью.

– Но если бы было можно… она жила бы при Цитадели… – неуверенно заговорила девушка.

– Да. Если бы было можно, – согласился он. – Если бы не было ходящих. Если бы ночь принадлежала людям. Если бы мы, словно дикие звери, не проводили бо́льшую часть жизни, скитаясь по лесу от веси к веси. Если бы осенённые жили, как простой люд. Тогда да, было бы можно. Но, увы… Поэтому не повторяй чужой глупости.

Лесана кусала губы.

– Ты за этим меня привёз? За этим показал их? – спросила она.

– И за этим тоже. Да и деть тебя некуда. А Клёне не помешает подружка. Жалко девочку. Она знает цену моей глупости. И прощать не собирается.

Выученица открыла было рот, чтобы сказать ему, мол, семья – не глупость, глупость – прожить жизнь, никого не сделав счастливым. Однако вовремя прикусила язык, понимая, как глупо прозвучат эти слова. Она помнила слёзы Эльхи и глаза Дарины, стоящей в воротах и смотрящей вслед уезжающим. Как бы она ни улыбалась, как бы ни пыталась казаться спокойной, но скрыть боль, отражающуюся в её глазах, было невозможно. Всякий раз, провожая мужа, она прощалась с ним навсегда. Вряд ли это было похоже на счастье.

Три весны – долгий срок. Сколькое за это время пришлось переосмыслить, сколькое понять. Теперь Лесана была уже не выученицей. Она стала равной Клесху. Многое между ними переменилось. Сегодня девушка уже и на миг не задумалась бы, спроси её Клёна, любит ли она своего наставника?

Любит.

Понимает ли его? Пожалуй.

Он был ей всем: отцом, матерью, братом, другом. Его дом стал её домом. Его семья сделалась её семьёй. А после того, как Лесана побывала в родной веси, она поняла окончательно: нигде её не примут, кроме как здесь.

Дом… Обережница лежала, прикрыв глаза, наслаждалась тишиной и покоем. Впервые за последние седмицы ей было хорошо. Уютно. Тепло. Беззаботно.

Дом…

Рядом, в ароматном сене, нетерпеливо завозилось, зашептало:

– Да не спит же, не спит!

– А ну цыц! Брысь отсюда, раз неймётся! – зашипели в ответ.

– Не спит она, гляди, как дышит. Когда спят, грудь ровнее взды-мается!

– Эльха! Ах ты, сопля зелёная! На грудь он ещё смотрит!

– А на чего ж мне смотреть? – обиделся мальчонок. – На пятки ваши, которые с сушила торчат? Я им, дурындам, молока принёс, а меня ещё и лают?

Клёна сызнова на него шикнула, но паренёк прошептал:

– Будешь нос задирать, скажу отцу, что ты с Делей целовалась. Он тебя мигом выпорет. – После этого Эльхит задумался на миг и добавил: – И его тоже.

Лесана не выдержала, рассмеялась, а потом открыла глаза и посмотрела на сидящую рядом красную, словно брусничка, девушку шестнадцати вёсен.

– Правда, что ли, целовалась? – спросила обережница.

Эльха, до сей поры стоявший на приставной лестнице и не решавшийся из-за сестриной строгости забраться внутрь, мигом вскарабкался на сушило.

– Говорил же, проснулась… – пробубнил он, доставая из-за пазухи завёрнутую в холстину горячую ржаную лепёшку, обсыпанную крупной солью. – Я им поесть принёс, а они…

Паренёк ловко расстелил на сене холстину, утвердил на ней кринку с молоком, деревянный ковшичек и принесённый хлеб. Лесана, зажмурив глаза, принюхалась. Хлеб благоухал домом, печью…

– Да не целовались мы! Нужен он мне больно, – тем временем проговорила Клёна, досадливо хмурясь. – Еле вырвалась от него, дурака. Пристал как репей. «Сватать тебя придём», – передразнила она, по всему видать, Делю. – Я ему сразу сказала: как придёте, так и уйдёте. Чтоб и мысли не держал.