Наследники скорби - стр. 44

Дура! Что ж за дура такая! И ведь наставнику душу не изольёшь, совесть не облегчишь. Клесх, ежели о таком прознает, прибьёт. И прав будет. Потому приходилось Лесане нести бремя своей глупости в одиночку. Утешалась лишь тем, что всякая боль – наука.

Покуда гостья терзалась муками совести, Клёна и Эльха беспечно валялись рядом на сене. Невдомёк им были её страдания. Обережница даже мимолётно позавидовала обоим. Их беззаботной жизни, лишённой надобности совершать страшный выбор. Всё просто в их мирке. Просто и ожидаемо.

Клёну сосватает какой-нибудь хороший парень, сыграют свадь-бу, дом поставят, родят ребятишек… Эльху через весну-другую отец наверняка отправит в город вразумляться какому-нибудь ремеслу. И станет он вёсен семь-восемь спустя – завидный жених. Приведёт в дом красивую девку, и будут жить.

А Лесана так и продолжит скитаться. Может, станет тем самым креффом, который выпестует из Русая ратоборца. А может, сгибнет однажды в ночи. Девушка прислушалась к себе: тоскливо ли ей от этих мыслей?

Нет.

Всё в жизни должно идти своим чередом. Для каждого. Для Клёны. Для Эльхита. Для Русая. Для неё. А если уж и вдуматься, так ли желает она иной доли? Вряд ли.

Обережница перекатилась на живот, уткнулась лицом в духмя́ное[26] сено. Завтра в путь. Цитадель ждёт.

А по весне, когда сызнова можно будет наведаться в Невежь, Лесана отворит брату жилу и заберёт его в крепость. Умиротворённая этими мыслями девушка опять задремала. Она ещё не знала: ничего из того, что она загадала нынче, не сбудется. Поэтому сон её был сладок.

Тускло горел очаг. Зелёное пламя облизывало поленья, и те уютно потрескивали. Ребятишки играли на полу, вертели в руках соломенных кукол, говорили на разные голоса. В доме пахло кашей.

Слада ткала, поглядывая на Радоша, который мастерил из деревянных чурочек башенку. Уже четвёртая весна шла сыну. Рос мальчишка любопытным, жизнерадостным и крепким. Дети все наконец-то откормились. Исчезли тени вокруг глаз, скулы больше не выпирали на истощённых личиках, руки и ноги не казались тонкими и прозрачными. В жилу пошли.

– Ива? – Приглушённый голос, раздавшийся от входа, заставил женщину вскинуть глаза.

Сдевой стоял в дверном проёме, тяжело опёршись рукой о косяк.

– Ива?

Что-то в его голосе заставило женщину медленно отложить челнок с вздетой в него нитью.

– Она во дворе, – мягко, едва слышно ответила Слада. – Во дворе.

Медленно, очень медленно она наклонилась и подняла с пола Радоша. Потом так же медленно разогнулась, держа ребёнка на руках и закрывая ему рот ладонью.

Дети, игравшие у очага, отчего-то застыли, глядя на стоящего в дверях мужчину, которого давно и хорошо знали. Сдевой смотрел в стену. Лицо его было застывшее, словно мёртвое.

– Дяденька, – негромко окликнула мужчину девочка вёсен пяти, – ты заболел?

– Заболел… – неживым голосом ответил мужчина, по-прежнему глядя в пустоту. Высокий, широкоплечий, он загородил собой весь проём – не обойти.

Слада теснее прижала к себе Радоша, но тот взялся вырываться из материнских рук. Мальчик не понимал, отчего все так сробели при виде дядьки, который часто захаживал в гости, приносил гостинцы и всегда с охотой катал молодших на плечах.

– Тс-с-с… – по-прежнему негромко сказала мать.

Непонятно было, к кому она обращается – к Радошу или ко всем ребятишкам сразу.