На твоей орбите - стр. 4

На самом деле славно, что, где бы я ни была, спортсмены – короли. Хоккеисты, баскетболисты, футболисты – неважно. Собираясь в столовых в группы, они ведут себя одинаково, а вокруг них всегда вьются фанаты.

Но хотя бы они не будут со мной разговаривать – и слава богу.

Может, они и обратили бы на меня внимание, если бы я надела свой сексуальный летний наряд, как две школы назад, но сейчас меня для них не существует.

Я моментально представляю, как пройдут следующие два месяца. Во время обеда я буду читать книгу или сидеть в телефоне. На переменах – здороваться с парочкой человек, которые сочтут меня достаточно интересной для короткого разговора. В остальном буду просто существовать, сидеть на уроках и уходить домой, чтобы… Дальше я не придумала, но, чем бы я ни занималась, я буду делать это в одиночестве, пока мама заканчивает свой двенадцатичасовой рабочий день.

Я так отчетливо все вижу – сама мысль об этой рутине даже успокаивает. Просто плывешь по жизни, пытаясь разобраться в любимых занятиях и своем призвании. Я едва замечаю, что кто-то садится рядом.

Поначалу я на него толком и не смотрю. Да, он симпатичный, но мало ли симпатичных парней вокруг. Он не выбивается из шаблона. Типично привлекательный: вьющиеся темные волосы, карие глаза, высокий рост, широкие плечи, которые, наверное, отчасти такие от природы, а отчасти – результат тренировок с гантелями.

Я уже готова отвернуться, когда он улыбается в ответ на фразу одного из футболистов, и я замираю. Есть что-то в его улыбке, в том, как растягиваются губы, от чего через каждую клеточку моего тела словно проходит электрический разряд.

Это чувство для меня почти в новинку. Ему нет места в беспорядочной жизни между местами и людьми, которых я никогда больше не увижу.

Узнавание.

И вот так, за одно мгновение, все планы, все маски, все версии моей личности улетают в пропасть, а меня, цепляющуюся пальцами за землю, за крупинки в песочных часах, тащит сквозь пространство и время под старый дуб, к поломанному деревянному забору между нашими домами и яме с улитками, которую мы назвали Улиткоградом.

Сэм Джордан.

Я сказала, что почти не помню детство, так вот, он – то самое «почти»: то, что я помню из жизни, когда мы с мамой еще не путешествовали от места к месту, от школы к школе.

Сэм. Сэмми. Когда мне хотелось его подразнить, я называла его Сэмюэл. Я вспоминала его все эти годы. Пару месяцев назад, когда парень из Сиэтла разбил мне сердце, я даже спросила маму про Сэма. Спросила, не помнит ли она мальчика за забором под дубом.

Было редкое утро, когда мы завтракали вместе. Обычно мама ест, не отрываясь от работы, в любом уголке, который сумела приспособить под офис, но тем утром мы стояли по разные стороны барной стойки и пластиковыми ложками ели йогурт.

– Кого? – переспросила мама. Ее голос прозвучал странно, чуть выше обычного, но у нее такое бывало.

– Сэма, – повторила я. – Моего друга. Он переехал, когда я была маленькой. Жил по соседству. Мы катались на велосипедах и играли в грязи рядом с домом, помнишь?

– А, да, – кивнула мама. Она едва меня слушала, соскребая остатки йогурта со стенок упаковки. – Он еще до нас уехал, да?

– Да, – сказала я, думая о нашем «правда обещании». – Все так.

Но если мама и вспомнила о царапинах и синяках, то ничего не сказала. Я видела, что она вообще не придала значения этому разговору.