На твоей орбите - стр. 6
Эбигейл смеется, будто услышала самую смешную шутку в мире.
– Сэм. Это для бала. Я понимаю, что мы живем в Техасе, но нам можно надевать что-то кроме формы и джинсов. По крайней мере иногда. Так какого цвета платье мне искать? Мы с мамой после школы поедем по магазинам.
От одного упоминания миссис Шепард желудок словно наполняется чем-то черным и липким, как деготь. Так происходит всегда, когда при мне говорят о нормальных вещах вроде шопинга или праздников. Что абсолютно по-свински с моей стороны, потому что, прежде всего, миссис Шепард относится ко мне исключительно хорошо. Накладывает добавку, когда я прихожу в гости, и постоянно называет меня «сокровищем».
А еще этот деготь внутри вызывает у меня чувство вины, потому что дядя Кит и тетя Дон – это лучшее, что со мной случилось. Я много лет называю их мамой и папой. Однажды, вскоре после того, как я стал с ними жить, я позвонил тете, чтобы она забрала меня из новой школы, и случайно назвал ее мамой. Ее голос был настолько счастливым, что я продолжил обращаться к ней так. Меньшее, что я мог для нее сделать.
Называть их мамой и папой мне даже проще, чем тетей и дядей. Не приходится объяснять, что они не мои настоящие родители, если я того не хочу. Мне вообще ничего не нужно объяснять.
Никто не знает о моем «до». Все знают только эту версию меня, мое «после».
Эбигейл хватает меня за руку, возвращая в настоящее.
– Лимузин, – говорит она. – Мы же с ними поедем, да?
Я пропустил весь разговор, но, осмотрев сидящих вокруг, по одному взгляду Лиса – моего лучшего друга и обладателя то ли самого удачного, то ли самого неудачного футбольного прозвища – все понял. Все они ждут бал выпускников, а я… нет.
Что, опять же, по-свински. Разумеется, Эбигейл должна быть в восторге от возможности нарядиться и пойти на бал со своим парнем. Это я тут сломанный, а не она.
Лис вновь многозначительно на меня смотрит, так что я поворачиваюсь к Эбигейл и улыбаюсь. Я точно знаю, как выгляжу, когда улыбаюсь. Практиковался перед зеркалом.
– Лимузин – это классно, – говорю я.
Она опять визжит. Она всегда такая позитивная, такая уверенная в том, чего хочет, и ей легко выражать свои чувства. Раньше ее визги казались милыми, но в последнее время мне от них грустно, потому что я тоже пробовал изображать бурную радость, но, как бы ни старался, это все равно выглядит фальшиво.
Эбигейл заслуживает лучшего.
И я хотел бы ей об этом сказать, но так, чтобы она меня не возненавидела, чтобы не показаться козлом, как ее бывший. И, может, это эгоистично, но чтобы я не возненавидел сам себя.
Что ж, привычка держать язык за зубами – неизменная часть моей жизни. Например, я вообще-то не особо люблю футбол. Не потому, что у меня плохо получается – совсем наоборот, – а потому, что занимаюсь им по привычке, или потому, что все вокруг твердят, какой я талантливый, вот я и продолжаю играть. Киваю и улыбаюсь, когда папа и тренеры рассказывают об университетских скаутах, о стипендиях и «моем реальном шансе стать профессионалом». Улыбаюсь натренированной улыбкой, когда рекрутер замечает на холодильнике фотографию, где мы с Эбигейл стоим в футбольной и чирлидерской формах, и говорит что-то вроде: «Университеты любят настоящих американских парней, нет ничего более истинно американского, чем мальчики-футболисты и девочки-чирлидерши».