На службе Его Величества - стр. 8
Что я могу ему ответить? Отец немолод, и он по-своему любит меня, хотя мне от этой любви порой чесаться хочется.
– Да, папа́, я тебе обещаю. Я буду гладко выбрит, буду называть барона «ваша милость» и ни за что не опоздаю. Главное, чтобы он действительно сумел мне помочь.
Отец почему-то улыбается. Что же они такое придумали на пару с его бывшим патроном?
В кабинете у старого барона очень тепло – окна закрыты – и потому еще и душно. Плюс ко всему очень сильно пахнет каким-то лекарством. Настолько сильно, что мне ужасно хочется чихать. Но я пообещал отцу вести себя прилично. Незаметно кручу носом, чтобы сдержаться, и стою прямо, как на плацу, разведя носки и заложив руки за спину, – в роли бравого дисциплинированного солдата мне проще выполнять свое обещание.
– Ваша милость, отец сказал, вы хотели меня видеть.
– Анри, подойдите поближе! Я немолод, и даже ваш зычный голос не достигает моего слуха от самых дверей…
– Да, ваша милость! Отец сказал, вы…
– Конечно, я хотел видеть тебя, мой мальчик! Мне сказали, у тебя неприятности?
– Что вы, ваша милость! Так… временные неурядицы…
– Не обманывай меня, Анри!
– Да, ваша милость. Конечно… Да, у меня неприятности. Меня выгнали из полиции.
– За что?
– Обвинение в грубости при общении с задержанным.
– Это правда?
– Я не выдержал, ваша милость. Этот негодяй едва не искалечил моего напарника.
– И ты решил восстановить справедливость?
– Да, ваша милость!
– Что ж, хорошо… Твой отец не ошибся, мой мальчик. Если ты так ратуешь за справедливость, у меня есть для тебя подходящее предложение…
Я молча жду. Переспрашивать барона не стоит. По нему видно, что он привык даже не командовать, а повелевать. Хотя, рассказывали, в молодости барон служил офицером в русской армии – уже после того, как они выгнали императора Наполеона, – и заразился от русских манерой время от времени относиться к нижним чинам по-человечески. Но все равно раздражать я его не хочу. Пусть поскорее говорит, что собирался, а там можно будет и откланяться. Пока, во всяком случае, я совершенно не понимаю, куда он клонит.
– Ты работал в полиции, Анри, и, значит, должен знать, где в Париже расположено русское посольство. Знаешь?
– Да, ваша милость. Рю де Гренель, 79.
– Отлично! Через пять дней тебя будут ждать там.
Что? Меня?! Русские?! Да они с отцом совсем тронулись! Ils sont devenus fous![6] Сейчас он еще скажет, что мне пришла пора отправляться в Россию. И тогда я точно ему нагрублю!
– Ваша милость, но я не совсем понимаю, какое отношение я имею к России.
– Ты – никакого, мой мальчик. Пока – никакого. Зато я – имею.
Какое, разрази меня гром?! Кто же он такой, что может обсуждать с русскими мою… Мою что? Службу? Работу? Карьеру? И главное, в каком качестве?..
– Я знаю, ваша милость…
– Нет, мой мальчик, не знаешь. Все, что тебе известно, – это мои приключения молодости. Сейчас все иначе. Детали тебе неважны, поверь, но мои знакомства дают тебе возможность заняться той самой службой, для которой тебя подготовили природа и Господь.
– Простите, ваша милость, но в департаменте полиции…
– …служат одни придурки, хотел сказать ты? Я полностью с тобой согласен, мой мальчик! Так было и будет, прости. Именно поэтому ты никогда не вернешься в полицию.
А ведь он прав. Если меня ждут в русском посольстве, речь никак не может идти о возвращении в полицию. Вот была бы умора, возьмись русские дипломаты хлопотать об отмене решения дисциплинарной комиссии!..