Мякоть - стр. 13
– Если я перемру, мне уже будет все равно, – сообщил Рыбкин.
– Дочь у тебя красивая, – задумался Борька. – И не копия матери, и на тебя вроде бы не очень похожа, хотя есть что-то, есть. Красивая. Если бы не Нинка, да не эти двадцать лет разницы…
– Больше, – усмехнулся Рыбкин.
– Да, – поморщился Борька. – Больше…
– У тебя тоже дочь красивая, – заметил Рыбкин. – Только причем тут мы? Горохов, пора уже включать защиту от дурака.
– Зачем? – спросил Борька. – Чтобы сдохнуть в покое и благолепии? Что молчишь? Ну, молчи… Так я к чему это все. Ну, в смысле Икеи, порночатов, собачьего питомника, парикмахерской. Забудь, что я тебе тут наплел. Не врал, но забудь. Удивить тебя просто хотел. Зацепить. Не знал как, поэтому гнал тут… Она другая.
– Другая? – не понял Рыбкин.
– Парикмахерша новая, – объяснил Борька. – Ну, новый мастер. Ничем она не похожа на твою Ольгу. Полная противоположность.
– Высокая, толстая, блондинка, глупая и… – стал загибать пальцы Рыбкин.
– И добрая, – вдруг добавил Борька. – Да. И добрая. Полная противоположность. Только не высокая, а обычная. Не толстая, а обычная. И на дуру не похожа. И не блондинка, а что-то неопределенное. Крашеная. Да, виски другого цвета. Цветная такая. Как актриса из этого дурацкого фильма, где память стирали… Как его? Кашин бы твой сразу вспомнил…
– Борька, – остановил приятеля Рыбкин. – Из хорошего фильма. Но это неважно. Хватит фильмов. Чего ты хочешь?
– Она тебя задушит, – сказал Борька. – Тебе нужна добрая. И я ее нашел. А?
– Кто меня задушит? – не понял Рыбкин.
– Ольга Сергеевна, – пожал плечами Борька. – Твоя благоверная.
– Задушит? – удивился Рыбкин.
– Именно так, – кивнул Борька. – Думаешь, петлю накинет и рот камнями забьет? Нет, дорогой. Просто лишит воздуха.
– Это еще как? – заинтересовался Рыбкин.
– Да легко, – хмыкнул Борька. – Потому что ты не можешь без воздуха. А женщина и есть воздух. Батарейка. А если ее нет, то нет воздуха. И батарейки нет.
– Борька, – погрозил ему пальцем Рыбкин. – Шел бы ты… на порночат. У меня все в порядке.
– А чего ж тогда не дышишь-то? – прищурился Борька. – Думаешь, я не вижу? Давно хотел сказать, да все как-то. Ты ж уже лет десять на берегу жабрами хлопаешь.
– Ты выпил, что ли? – не понял Рыбкин.
– Да, опрокинул наперсточек, – постучал по грудному карману Борька. – Ну, или фляжечку. Для храбрости. Я к тебе по-дружески, Рыбкин. Хотя, мы ж вроде приятели? Друзей-то у тебя нет?
– Есть, – сказал Рыбкин. – Вовка Кашин… Дочь…
– Вот, – скривился Борька. – Вовка Кашин. Дочь. А что Ольгу-то не назвал? Я бы с Нинки начал отсчет. Хотя, друзей тоже не так уж. Я не договорил про парикмахершу. Я ж глаз от нее не мог оторвать.
– Что в ней особенного? – спросил Рыбкин.
– Не знаю, – задумался Борька. – В ней все особенное. Знаешь, почему я очнулся и ушел оттуда? Отплывать стал. От берега, на котором Нинка, хотя – что там. Она в соседнем зале сидела. Там счастье, Рыбкин. На том берегу, к которому я не поплыл, – счастье. Спасательный круг. Может быть, для тебя. Черт!
Борька снова ожесточенно стал тереть глаз.
– Хочешь, я тебе плюну? – спросил Рыбкин.
– Не стоит, – отмахнулся Борька. – Я уж лучше в аптеку… Только ты имей в виду. Она как жар-птица. Сегодня есть, а завтра нет.
…
Ты сентиментален, – укорял себя Рыбкин, когда через неделю все-таки отправился посмотреть на нового мастера, благо и время пришло привести в порядок голову. Тем более что та же Виктория Юрьевна и об этом не забывала напоминать начальнику – «Неприлично, господин директор, иметь такую шевелюру, когда все ваши ровесники на голову или лысенькие уже, или реденькие». Борька, как в душе считал Рыбкин, несмотря на вечно растрепанную прическу, был на голову «реденький», но тут он угадал.