Мякоть - стр. 15

– Хорошая фамилия, – отметил Рыбкин.

– А у вас какая? – спросила Сашка, осторожно захлестывая горло клиенту липкой лентой.

– Самая обычная, – с грустью вздохнул он. – Рыбкин.

– Тоже ничего, – накинула она на него легкую ткань и ловко отогнула бумажный манжет. – Веселенькая. Как будем стричь?

Рыбкин сломался именно в этот момент. Он вспоминал потом, когда случилось то, что случилось, потому как все, что с ним стало после, оказалось непохожим на то, что было до. И причиной стали не слова. Слова могли быть любыми. Просто Сашка вдруг склонилась над его плечом, почти прижалась к его уху щекой. Да, что там. Прижалась. Так, словно хотела увидеть отражение в зеркале его глазами. Прижалась и в самом деле выкрашенным в немыслимый цвет локоном на виске.

– Как будем стричь? – спросила, сузила взгляд, в то время как ее рука ерошила Рыбкинскую шевелюру. Он замер.

– Я жду.

Он не мог произнести ни слова. Не мог шелохнуться. Потом Рыбкин подумал, что мог бы вот так сидеть вечно, но не только потому, что за вроде бы фамильярным жестом последовало мягкое прикосновение, а потому что в зеркале повторилась старая фотография, на которой молодая смеющаяся Оля Клинская, которая категорически отказалась менять фамилию на Рыбкину, точно так же замерла у него над плечом. Только на фотографии она не ерошила молодому Рыбкину волосы, а обнимала его за шею. Точнее, опиралась на его плечо и обнимала. Всякий раз, когда Рыбкин пытался понять, почему у него не сложилось с Ольгой, куда делось все то, что когда-то одаривало его крыльями, он спотыкался об эту фотографию. Если бы они умерли тогда, сразу после той фотографии, они были бы самой счастливой парой. Да. Юлька тогда уже была. Не Рыбкина, Клинская, как решила Ольга. Все равно фамилию поменяет, отмела возражения мужа. И назвала по-своему. Он-то как раз хотел назвать дочь Александрой.

– Подравняйте, – наконец разжал губы Рыбкин. – Снимите чуть-чуть. Так, чтобы я снова смог к вам прийти. Скоро прийти. Вам ведь нужны постоянные клиенты на новом месте? Люди должны помогать друг другу…

…

Второй раз Рыбкин пришел только через неделю. Зарывался в работу с головой, пытался выбросить из головы это несуразное видение, пока не понял, что увидеть Сашку для него так же важно, как избавиться от жажды. Просто увидеть. Ничего больше.

Пришел. Увидел. Снова сел в кресло. Снова почувствовал ее тонкие, но сильные пальцы. Но не вымолвил ни слова. Словно залил рот какой-то тягучей массой. И на третий раз не сказал ни слова. «Растите, растите, кудрявые власа»[6], – то ли думал, то ли бормотал, издеваясь над самим собой, Рыбкин в ее кресле. Черт возьми, он ходил бы так, наверное, до тех пор, пока волосы у него на башке не выродились бы вовсе или обернулись непослушной Борькиной стерней, но Сашка заговорила с ним сама.

– Я заканчиваю в десять, – прошептала она чуть слышно и тут же занялась другим клиентом.

Рыбкин прилетел домой в семь, долго стоял под душем, думая, что бы он сказал Ольге по поводу срочных сборов, но жены дома не оказалось, она уехала к тестю вместе с Юлькой, да и была бы дома, ничего бы не спросила. Юлька могла спросить, но дочери ответить было проще всего, хватило бы поцелуя в щеку и заговорщицкого шепота – «Дела, солнце мое, дела». А вот Ольга…