Москва кричит - стр. 8
Что за черт? Я очнулась от забвения и обнаружила, что щеки отвратительно мокрые, а нос и горло забиты слизью. Это полная ерунда в отличие от того ужаса, который разворачивался прямо у меня на глазах. Приехали. У меня, конечно, бывали дереализации, но это уже конкретный глюк. Походу, пора наконец к психиатру или вызывать скорую.
Неуверенными шагами подошла ближе. Дураку понятно, что надо бежать, запереться дома, достать пиво или что покрепче и забыться в первой попавшейся под руку книжке, потом принять снотворное, а на утро убедить себя, что все приснилось. Но нет, мне надо было идти, всматриваться, запоминать. Казалось, само небо насмехалось: «Ты же просила что-то важное, так вот смотри, ничего важнее этого кошмара сейчас быть не может».
Я тяну с описанием открывшейся мне картины не из вредности или страха и уж точно не для интриги, просто не знаю, как бы подобрать нужные слова. Вроде двор как двор, ничего необычного. Но если расфокусировать взгляд или, как я, при кошмарном зрении не носить линзы, если смотреть как бы сквозь него, как на те волшебные узоры из детских журналов, то этот двор будто покрывается дымкой или туманом, теряя всякий цвет. Люди, сидящие у подъездов, гуляющие с собаками, курящие и спешащие домой, начинают выглядеть бледными, худыми, полупрозрачными, с глазами, обращенными внутрь себя. Они отчаянно горбятся, будто пытаясь закрыть от мира грудную клетку. Прямо-таки живые мертвецы. И казалось, вовсе не замечают, что на самом деле их уже нет. Пока я стояла и смотрела, стало не просто тоскливо, а остро захотелось прямо там лечь на землю и позволить туману забрать меня, сделав такой же полупрозрачной, полусуществующей. При чем я, привыкшая жить с вечной тоской по неизвестному, пустотой и мыслями о бессмысленной бренности жизни, точно знала, что на этот раз чувство навязанное, будто со стороны. Оно было не моим, исходило не от меня. Как эмпатия, только гораздо, гораздо сильнее. Точно само небо или город, или только этот двор, а, может быть, все живущие в нем сейчас страдают, а я разделяю их боль, как боль самых близких. И от этого появилось собственное чувство: то ли стыдно, то ли еще больше жалко себя. Потому что я впервые, можно сказать, увидела себя со стороны. Узнала, каково стоять рядом с тем, кто застрял в собственном аду. Кто одновременно замерзает и сгорает, представляя собой уже только расплывчатую тень от того, кем он был раньше. И главное, не знать, что с этим делать. Оказывается, это невыносимо. Страшнее, чем хоронить близкого. Смотришь на еще вроде бы живого, а видишь мертвеца. От такого с ума сойти можно. Так точно быть не должно, нет. Смерть не имеет права так нагло царствовать среди жизни. Она и без того всегда побеждает и скоро получит всех нас Но не здесь, не сейчас. Это неправильно. Пожалуйста, отменить, убрать, исправить, вылечить, хоть что-то сделать, но избавиться от этой мерзости.
«Как я могу помочь?» – хотела спросить вслух я, но получился еле слышный шепот.
Никакого гласа с небес, конечно же. И даже голоса в голове. Что хочешь, мол, то и делай с этим новым знанием. А хотела я только рыдать в голос. Зато плач этот оказался самым нужным, долгожданным, освобождающим, как первый крик новорожденного, как первый вдох спасенного утопленника, как утренние лучи солнца, выдернувшие тебя из кошмарного сна. Невыносимо хочется, чтобы они жили, чтобы жизнь торжествовала повсюду и вопреки всему. Может быть, если я смогу понять, как спастись самой, то смогу спасти и их? У меня ведь большой опыт выживания, я ведь и раньше каким-то чудным образом выныривала на поверхность. Надо только вспомнить, как. Надо вспомнить.