Москва кричит - стр. 22

– Допустим, других людей, чьи линии жизней разорвались, тут нет, потому что они были обычными людьми и просто умерли, – Ника решила, что легче всего будет размышлять вслух и на ходу. Она направилась к дому, где снимала квартиру: не придумала лучшего места для следующего ночлега.

– Но если бы все умерли или пропали без вести, были бы новости: только в том месте оборвалось не меньше пары десятков нитей. Нет, такое точно не осталось бы незамеченным. Получается, они живы, продолжают ходить на работу и все такое, но утратили связь с линиями жизни, с судьбой. Есть же выражение «живой труп». Видимо так. А со мной тогда что? Это должно быть как-то связано с моей способностью. Я приношу людям смерть в точности, как и это место. Возможно, мы с «темной стороной», назовем это так, одной природы. И она, каким-то образом прорвавшись на… ладно, потом придумаю нормальное название – «светлую сторону» обрывает линии жизней просто своим присутствием. Ну или взглядом, как я. То есть это человек должен на нее взглянуть, ну или коснуться, неважно. Точно, точно, очень похоже, что так все и есть. А это значит, если я найду способ наделать еще подобных «дыр», то мы сможем стать таким неким оружием массового поражения. Да так, что никто даже не поймет, что произошло.

Тут Ника не выдержала и расхохоталась.

– Устроим настоящий зомби-апокалипсис, мать вашу, – в тишине хохот разнесся по всему кварталу.

Ты правда готов вернуться в свой пустой дом?

Мультсериал «По ту сторону изгороди» (Over the Garden Wall)

Еду в ночной электричке хоронить маму и боюсь. Боюсь того, насколько я пуста и равнодушна. Когда-то я, как и любой ребенок, любила ее всем сердцем, безоговорочно, без условий, той самой любовью, которая, как говорится в Новом Завете, все покрывает, всему верит, всего надеется. Я знаю, что когда-то и она любила меня так же, а может, сохранила это чувство до конца, но все же надеюсь, что это не так. Иначе я уж совсем скотина последняя: оставила ее, так еще и над могилой ни слезинки не пролью, наплевавшая на ее открытое сердце. Вот только это неправда, и это нельзя забывать. Нужно помнить, что мать успела вонзить в меня тысячи ножей, помнить каждый, как плакала до хрипоты, умоляла пощадить, кричала в равнодушную спину, рвала волосы.

Мне было четыре. Я тогда уже научилась читать, потому что мне рассказали, что через книги можно попасть в другие миры. Как же горько плакала, когда ни Гарри Поттер, ни сказки братьев Гримм, ни даже Хроники Нарнии не помогли приблизиться к магии. Однажды я спросила у мамы, почему так, и она объяснила, что проблема во мне, что в другие миры попадают только избранные, а я не заслужила, не достойна этого и не способна ни на что волшебное.

Мне было шесть. Я открыла для себя мир рисования и не могла остановиться. Мне не были нужны ни хорошие краски, ни красивые альбомы, в ход шло все: обратные стороны документов, чеки, поля на книжных страницах, стены и обломки кирпичей, бесплатные карандаши из строительного магазина, забытые кем-то фломастеры. Я тогда очень гордилась своими зарисовками и бережно хранила каждую. Однажды мама попросила показать ей что-нибудь из рисунков. Я выбрала самые красивые. Как же сильно мне, маленькой дурочке, хотелось, чтобы ей понравилось, чтобы она восхитилась, обняла меня и сказала, что я обязательно буду хорошим художником. Как бы не так. Сейчас уже я понимаю, что она просто хотела подсказать, что можно исправить и сделать лучше, чтобы я и дальше развивалась. Тогда же я услышала первую и самую болезненную в жизни критику своего творчества.