Морок безумия. Следствие ведёт Рязанцева - стр. 11
На пути ей повстречался украшенный тортовыми цветами и радостно сигналящий свадебный кортеж. Она резко остановилась, и стояла так, растрёпанная, потерянная, пока он не исчез из виду, провожая чужое счастье остановившимся взглядом.
Потом, очнувшись, побежала дальше.
У гаражей остановилась. Толпа молча расступилась, размыкая ворота в бездну.
Думала ли она, что когда-нибудь ей придётся отпустить его? Конечно, она думала об этом. Но даже будущая разлука и необходимость делить сына с этим огромным, беспредельным и опасным миром не пугала её. Она знала, что связь с ним не может прерваться. Потому что в основе её лежит материнская любовь. Самая бескорыстная и чистая.
Она сделала шаг и потеряла сознание. Упала на бетонный пол возле железных дверей.
Смерть имеет запах. Сладковато-приторный. Иногда горьковато-терпкий.
***
Она была похожа на чёрный обелиск, тот, что торчал у самого входа на кладбище. Такая же высокая и прямая, почти плоская, скинувшая за три дня восемь килограммов. Оказалось, ей идёт чёрный цвет.
Она не могла плакать, и не могла ничего говорить, и не хотела. Она провалилась в бездну отчаяния и ясно осознала бессмысленность своего теперешнего существования.
Чья-то рука подвела её к гробу, она склонилась, и вдруг её тело разорвали беззвучные рыдания. Она закрыла лицо руками, слёзы текли по щекам, капали на рукава пальто. От острой жалости к себе, от своего бессилия и неспособности хоть что-то изменить становилось невыносимо. Боль была настолько острой, что она решила, что сейчас, сию же минуту у неё разорвёт сердце.
Она и не заметила, как жуткое отчаяние сменилось сначала тяжёлым беспокойством, потом раздражением и наконец радостным оживлением. Друзья и знакомые старались её успокоить. Она видела на их лицах смятение и растерянное недоумение. Она и сама до конца не понимала, что с ней происходит.
Глава пятая
Решётки везде. На окнах, на дверях. Всё запирается. Посещения разрешены, но только под строгим надзором Алевтины Александровны Омжуйской, крупной, высокой, крепкой женщины предпенсионных лет, с грушевидным носом и пустыми глазами под тяжёлыми веками на каменном лице.
Она выводит их по одному в круглый зал с редкими кушетками вдоль стен. Громогласно выкрикивает фамилию. Посетитель встаёт, кивает. Смотрительница толкает пациента в спину и уходит.
Сегодня в приёмной их пятеро: две женщины, трое мужчин. Мужчины небритые и, кажется, давно немытые. Эти из «пограничных», потому обколотые, на местном жаргоне «притупленные». Родственники подсовывают им еду. Пахнет котлетами.
Есть «притупленному» тяжело – нарушена координация; ложка не попадает в рот, пюре вываливается на пижаму. У того, что на соседней кушетке суп выплёскивается, стекает по подбородку, родственница выхватывает ложку, пытается кормить. Глядя на это, третьему родственники сами кладут в рот котлету, тот давится, выплёвывает, заходится в кашле.
Ни у кого из присутствующих это не вызывает отвращения, только бессильную жалость. У них всего 5 минут, больше и не надо. Долгий визит для всех утомителен.
Когда входит смотрительница, кто-то быстро засовывает в карман пижамы больного сигареты и что-нибудь ещё: яблоко или леденцы.
– Титус! – кричит Омжуйская, и человечек с профилем античной статуи скукоживается в бабуру и начинает трястись.