Морист - стр. 5

– Ну что, ты пить хочешь? – жена склонилась над ним, потрогала лоб: жар спал. Она вытерла капельки пота платком. – Ну, что, тебе лучше?

– В шведах есть все-таки что-то ужасное, – прошептал он, пытаясь опереться о локоть. Жена присела к нему на постель.

– Почему? – удивилась она.

– Они – неправильные, им до лампочки чужое мнение – он забулькал какой-то горькой жидкостью во рту (видимо, в чай жена незаметно подмешала антибиотик), – они живут для себя, исключительно для себя, а это ненормально. Человек обречен жить для других, ради других, он озабочен впечатлением, которое на других производит, а они… – Он устал.

– Ну, ну, – жена ласково погладила его по начинающей лысеть голове, – а ты так хвалил шведскую модель.

– У меня, видимо, уже был жар. – Он обиженно отвернулся к стене. – На хрен нам их модель.

Жена вышла. Поспи, поспи, милый, сказала она. Началась жизнь в кухне. Полилась вода, загудели трубы. Антикварный чайник подскакивал, гремя погремушкой крышки.

У меня, наверное, уже не получится сделать верблюда. Он скрестил указательный и средний пальцы. Нет, как-то не так. Большой, вроде, сюда, а безымянный… М-да. Приехали. В другой комнате жена включила телевизор. Там и здесь стреляли. Убитые, раненые, осужденные. Цены жуткие, коровы мрут. Телевизор – спрут человечества. ТАМБОВСКИЙ ВОЛК ВАМ ВСЕМ ТОВАРИЩ. Рок-группы надо загнать на разгрузку овощей! Буду лежать и болеть всегда.

Запиликала улитка телефона. Он перевернулся на другой бок, покряхтел, поохал.

– Слушаю.

– Ну, как ты там, Левушка?

– Инка, ты?

– Я.

– Сдыхаю, мать, как старый пес. Время давит, жена мечтает стать вдовой, иностранцы – му… Когда? Завтра? На работу? Ее зовут, ты говорила, Натали? Глубокая русская душа. Милка ты моя. Ты бесценна, сволочь ты этакая. Завтра! Завтра! В четыре тридцать. Раньше не могу – припрется какой-то болван из министерства. Скромно одета? Так это прекрасно! У меня нет, прости, такой задницы, чтобы высиживать им всем на манто и кожаные пиджаки. Будет рада скромным духам. Я тебя целую, сволочь ты паскудная моя. Но, смотри, не подведи, я ведь ждал тогда. Целую!!!

Он спустил ноги с кровати. Телефон опять попикал. На сей раз звонила секретарша, интересовалась, не нужно ли ему для поправки пошатнувшегося здоровья прислать домой Николая Каримовича.

Николай Каримович стоял в кабинете директора, рядом с телефоном. Он снова был без носков. По мягкому ковру славно плыли солнечные зайчики.

Мануалотерапевту было отказано.

– Завтра я сам буду на работе! – кричал в трубку Лев Александрович. – Пусть явится в одиннадцать творить свои бесчинства!

* * *

Так, наверное, вели Таню Ларину к ее генералу. И генерал ли он был, подумала Наталья, ибо роман в стихах был ею прочно забыт, и сюжет оперы – кто там в малиновом берете? – закрыл, как величественная тень, геометрически простую красоту оригинала. Падал влажный крупный снег. Так, наверное, Таню Ларину…

– Я боюсь, – призналась она усатой Инессе, – но ты говоришь, он чудный мужик?

– Не то слово. Умнейший и… – Они стояли, ожидая зеленого света, Наталья в скромном пальтице, правда, сшитом со вкусом – серый драп и маленькая, искусственного меха горжетка, усатая Инесса – в роскошной шубе из разноцветных лисьих хвостов.

– И обаятельный.

– Но ему, ты говорила, сорок восемь?