Мої кохані - стр. 3
Семья Виноградовых работала, не покладая рук. Павлу было двадцать пять – высокий, широкоплечий, с вихревым чубом и усами, мадьяр мадьяром. Когда-то солдат, теперь – землепашец. Он подавал наверх тяжелые, влажные кирпичи дерна.
Лукерья стояла в стороне, придерживая живот. Беременная, в платке, с заткнутым за пояс фартуком, она следила за ними с усталой, но светлой улыбкой. Ветер трепал ее косынку, солнце отражалось в глазах, в которых смешались тревога и надежда.
На крыше, запачканные глиной, мальчишки – Григорий и Александр, ее сыновья от первого брака, десятилетний и двенадцатилетний – укладывали пласты, прижимая их голыми ладонями. Каждый кусок дерна – как часть их будущего: кров, тепло, дом, где можно будет просто вздохнуть и не идти дальше.
У воза фыркала лошаденка. Пахло влажной землей, соломой и дымом костра, где теплился огонь и кипела каша. И в этом ветреном апреле, на краю казахской степи, где земля только начинала дышать теплом, рождался их дом. Рождалась семья. Рождалась новая жизнь…
У Павла и Лукерьи в Золотоноше появятся на свет трое общих детей – Николай, Нина и Рая…
Главе семьи было уже под сорок. Как и большинство жителей Золотоноши, он был вынужден вступить в колхоз и сдать туда все свое имущество. Лишь за рекой, на прибрежных заливах Илека, еще оставались частные владения зажиточных односельчан – тех, кого большевики уже окрестили «кулаками».
Вечерами семья собиралась у огня: Лукерья тихо напевала свои украинские песни. Нина шила кукле платье. Николай строгал ветку – мастерил рогатку, какой пацаны обычно стреляли камешками в голубей, что слетались к колхозному току за пшеницей. Двухлетняя Рая засыпала у матери на руках, слушая голоса домочадцев и треск угольков в печи.
Жизнь, казалось, вошла в свое русло – степь и соседи стали ближе и роднее, земля платила хлебом за труд и пот.
Но весной, когда солнце стало мягче, а в небе потянулись журавли, Лукерья вдруг занемогла. Ночь выдалась безлунной. В хате стоял полумрак. Керосиновая лампа под потолком тускло освещала побеленные стены, по которым от легкого сквозняка шевелились тени.
Лукерья лежала на узкой кровати, едва дыша. Пот с висков вытирала соседка, а в углу, прижимая к себе сонную Раю, сидела Нина. Николай стоял у двери, не решаясь подойти. Павел метался между кроватью и порогом, не зная, чем помочь. В хлеву, за стеной, протяжно мычала буренка, недоенная с вечера, – будто чуяла беду в доме.
Повитуха склонилась над женщиной, чья беременность уже не скрывалась. Что-то шептала ей, трясла за плечо, осторожно массировала округлый живот…
Когда-то Лукерья все же открыла глаза – на миг, будто собираясь что-то сказать. Губы дрогнули. Пламя лампы качнулось, и в тишине послышался ее последний выдох…
Супруг стоял, опустив голову. Долго не шевелился. Потом тихо сел рядом и взял ее ладонь – остывшую, но все еще родную. Не находя слов, просто коснулся губами к ее волосам и шепнул по-своему, по-венгерски:
– Aludj csak… jól van. (Спи… все хорошо.)
Так трагично семья Виноградовых породнилась с землей казахстанского уголка, что носил название Золотонош…
Каркишко
Местечко, где в начале прошлого столетия жила семья Лука и Ярыны Каркишко, они сами называли Зеленьки. Но это было совсем не то село Зеленьки, что находится в девяноста километрах южнее Киева. Согласно легенде, 27 июля 1859 года там остановился на ночлег арестованный Тарас Шевченко, гонимый по этапу, и записал от местного жителя Данила Сучка народную песню «Ой п’яна, я п’яна».