Мое темное желание - стр. 2

С черными волосами и морщинками от смеха в уголках глаз. И жутким шрамом на лбу, который он получил, когда сопровождал бойскаутов младшей группы. Меня попытался утащить орел, но отец в последний момент повалил меня на землю, как нападающий футбольной команды, ударился о шезлонг и рассек себе лоб.

Папа постучал меня по виску пальцем.

– Если тебе не нравится путешествие, то как ты сможешь насладиться его конечной точкой?

– А разве конечная точка жизни не смерть? – Я пригвоздил его взглядом, чтобы не пришлось наблюдать, как мое творчество испаряется с запотевшего окна.

Папа рассмеялся.

– Ты слишком умен – себе на беду.

– Это не отрицательный ответ, – пробормотал я, испытывая непреодолимое желание заткнуть уши, чтобы не слышать сигналящие машины и шум дождя.

– Конечная точка – это семья. Любовь. Место в мире, которое можешь назвать своим.

Я стряхнул веточку с кроссовки.

– У тебя много таких мест.

– Да, но только одно из них – мой дом. Именно там ты и твоя мать.

Я рассматривал его, наморщив лоб.

– Что мы такого сделали, отчего ты так счастлив?

– Вы просто существуете, глупыш. Этого достаточно.

Я развалился на сиденье, стуча по коленке от бесконечной скуки.

– Если мы делаем тебя таким счастливым, то почему ты вечно покупаешь хлам, чтобы себя порадовать?

– Искусство – это не хлам. – Папа накрыл мою ладонь своей, чтобы я перестал хлопать себя по колену. – А человеческая душа, воплощенная в материале. Души бесценны, Зак. Старайся беречь свою, как только сможешь.

Я пододвинулся ближе, поглядывая на бархатный мешочек между нами.

– Можно взглянуть?

– Не раньше твоего дня рождения.

– Это мне?

– Только носить его с собой нельзя. Это опасно.

– Тем лучше. – Я потер ладони, переключив внимание на шкатулку ручной работы из плотной хлопчатобумажной ткани в руках папы. – Ну а это?

Мы только что забрали трофеи, которые он завоевал в аукционной войне. Вернее, забрал папа. Я сидел в машине и собирал кубик Рубикд, не утруждаясь даже на него смотреть, пока отец проходилпроцесс подтверждения личности и верификации. Меня никогда не интересовало искусство. Последние двенадцать лет папа пытался вбить мне в голову свою мудрость в надежде, что в нее отчасти проникнет и его одержимость. Как бы не так. Я мог подискутировать о преимуществах гунби[2] по сравнению с монохромной живописью[3], но не мог заставить себя проявить хоть каплю интереса к вороху линий на бумаге.

Порой я втайне желал, чтобы у меня был такой отец, как у Ромео. Тот разрешал ему брать огнестрельное оружие и ручные гранаты. Ром даже умел управлять танком. Вот это круто.

Папа сдвинул тяжелую крышку и наклонил шкатулку ко мне.

– Подарок твоей матери на годовщину.

Между обитыми атласом стенками лежала круглая нефритовая подвеска, высеченная в форме льва. Красная нить обвивала изогнутый край, украшалась чередой бусин и заканчивалась огромным узлом Пан Чанг[4] и двумя кисточками. Два миллиона долларов – и за что? Мама ее даже носить не станет. Порой взрослые принимают невероятно глупые решения. Папа называл их порывами и говорил, что они в человеческой природе. Может, я и не человек вовсе, потому что меня ничто особо не будоражило. Я всегда все тщательно продумывал и ничего не жаждал. Даже конфет.

Я откинулся на спинку сиденья.

– Похоже на кусок сырной плесени, выросшей в пластиковом контейнере в шкафчике Оливера.