Мистер Холмс - стр. 14
– Если позволите, – запинаясь, произнес он, – я как раз подходил к ним, сэр. Как я говорил, после начала занятий с мадам Ширмер душевное состояние моей жены улучшилось – так мне, во всяком случае, показалось. Но я стал замечать в ней какую-то отрешенность, рассеянность, что ли, и неспособность поддержать сколько-нибудь длительную беседу. Одним словом, я скоро понял, что, хотя выглядит Энн хорошо, с нею все еще что-то не так. Я думал, ее внимание поглощено гармоникой, и надеялся, что рано или поздно она придет в себя. Но этому не суждено было произойти.
Сперва я отмечал всякие мелочи – немытую посуду, недоваренную или пригоревшую еду, неубранную постель. Затем Энн начала проводить в мансарде бóльшую часть своего времени. Нередко я просыпался от доносившихся сверху звуков гармоники, и они же встречали меня по возвращении со службы. Тогда я и возненавидел музыку, которая раньше доставляла мне удовольствие. Потом настали дни, когда – если не считать наших совместных трапез – я почти не видел ее, она ложилась в нашу постель, когда я уже спал, и покидала ее с рассветом, до моего пробуждения, – но я постоянно слышал эту музыку, эти заунывные нескончаемые звуки. Они лишали меня рассудка, мистер Холмс. По существу, увлечение превратилось в нездоровую страсть, и в этом я виню мадам Ширмер.
– Почему ответственность должна ложиться на нее? – спросил я. – Она явно не причастна к вашим семейным неурядицам. Она все же только учительница музыки.
– Нет-нет, не только, сэр. Я боюсь, что она – женщина опасных убеждений.
– Опасных убеждений?
– Да. Они опасны для тех, кто отчаянно ищет надежды и подвержен вздорным вымыслам.
– И ваша жена относится к этой категории людей?
– К сожалению, относится, мистер Холмс. Энн всегда была чрезмерно восприимчивой, доверчивой женщиной. Как будто бы она родилась чувствовать и переживать острее других. В этом ее великая сила и великая слабость; распознав в ней это тонкое свойство, человек с дурными намерениями может легко им воспользоваться, что и сделала мадам Ширмер. Конечно, я долго не сознавал этого – до последних дней я был, по сути, слеп.
Видите ли, был ничем не примечательный вечер. По обыкновению, мы с Энн мирно ужинали; едва притронувшись к еде, она поднялась из-за стола и пошла играть в мансарду – это тоже стало обыкновенным явлением. Но потом произошло кое-что еще. В этот день – в подарок за преодоление некоторых трудностей, связанных с банковским счетом, – один из моих клиентов прислал мне в контору дорогую бутылку вина кометы[2]. За ужином я думал удивить им Энн, но, как я сказал, она быстро ушла из-за стола, и я не успел сходить за бутылкой. Я решил отнести вино к ней. С бутылкой и двумя бокалами в руках я поднялся по лестнице в мансарду. К тому времени она уже начала играть, и звуки гармоники – необычайно низкие, монотонные и долгие – проникали внутрь меня.
Когда я приблизился к чердачной двери, бокалы, которые я нес, задрожали и ушам стало больно. При этом я все слышал. Она не исполняла музыкальное произведение и не предавалась опытам с инструментом. Нет, то был продуманный ритуал, сэр, какое-то нечестивое заклинание. Я говорю заклинание из-за того, чту услышал вслед за этим: голос моей жены, почти такой же низкий, как музыка, которую она играла.