Майя - стр. 28
Софья Павловна Орнаева была вдовой, известной красавицей, схоронившей двух мужей, и, как говорили злые языки, не возражала бы найти, а то и схоронить еще и третьего… Особенно если бы он отличался благородными преимуществами de ses deux anciens [8], a именно: был бы богат не менее ее «покойников», оставивших Орнаевой большие деньги.
Злая молва опять-таки говорила, что за последние годы беспрерывных перемещений по белу свету, во время которых прелестная женщина не только видала виды, но и жила в свое удовольствие, не считая трат, она значительно растрясла по чужестранным дорогам российские мошны покойных супругов, но этого совсем не было заметно по образу жизни, который красавица продолжала вести.
На берега Балтийского моря Софья Павловна попала совсем неожиданно, по непредвиденной ею необходимости; но об этом факте она хранила строгое молчание, а рассказывала, будто ее давно влекло на здешние живописные и дикие берега… Мол, ей надоела Европа, надоели все страны света, которые она изрядно объездила, а более всего надоели дальние путешествия. Эту зиму Орнаева задумала прожить в Петербурге, но прежде водворения на зимние квартиры ей вздумалось проехать посмотреть продававшуюся поблизости от имения Ринарди мызу. Кузине профессора захотелось иметь дачу в этих местах, проводить иногда летний месяц или два в одиночестве…
Так она говорила, но столь анахоретские намерения не были заметны в ее образе действий. Начать с того, что она скромной мызы не купила, а задумала снять поблизости целое аббатство – старинный замок, несколько лет стоявший пустым, хотя поддерживавшийся в порядке. Оказалось, что она интимно знакома с владетелем аббатства, безвыездно проживающим в Париже. Софья Павловна ему написала, а тот ответил любезным посланием, предоставлявшим в ее распоряжение на зиму, лето – «et bien d’autres saisons, à discretion illimitée» [9], – хоть навсегда, это «совиное гнездо» его знаменитых рыцарей-предков, «со всеми его крысами и привидениями, par dessus le marché! [10]»
Разумеется, оказалось, что для житья в этих залах и башнях требуется много приспособлений, поправок и новой обстановки. Позолоченная мебель, инкрустации, штофы и гобелены были очень декоративны, но грозили быстрым разрушением при употреблении серьезном – не как декораций, а как обыкновенной мебели. Пришлось выписывать обойщиков, столяров с приличным материалом; пока они работали и устраивали по-царски резиденцию новоприезжей, она сама, по приглашению профессора, переехала из города к нему, чтобы быть поближе к будущему месту жительства.
Вознамерившись поселиться в целом замке и решив к тому же прожить там осень, а то и всю зиму, Орнаева весьма натурально пришла к заключению, что она одна с крысами и рыцарскими привидениями умрет не только со скуки, но, пожалуй, и со страху… Произошла капитальная перемена в намерениях светской красавицы, метившей было в анахоретки: приглашения и письма полетели во все страны; знакомства, посетители, старые и новые друзья посыпались в замок по всем дорогам со всех сторон света…
Так, по крайней мере, казалось Ринарди и его дочери, никогда не видавшим в окрестностях такого оживления и многолюдства. Разумеется, и к ним посетители стали наведываться гораздо чаще; да к тому же «милая соседка» не давала дальним родичам ни задумываться, ни засиживаться дома: она была из тех, кто мертвых поставит на ноги, если живых поблизости не окажется. В Орнаевой столько было жизни, энергии, желания всех веселить и самой веселиться, что тишины и спокойствия возле нее быть не могло. Замок Рейхштейн теперь настолько был полон гостями, что Майя уверяла его временную хозяйку: любые привидения, не только замковые, но и со всей округи, наверное, материализовались, чтоб принимать участие в празднествах. Майе, ранее не видавшей таких многолюдных собраний, серьезно казалось подчас, что они не совсем естественны. Рауты Орнаевой часто напоминали девушке пестрые сборища не от мира сего – ее прежние видения, сокрывшиеся для нее, как видно, навсегда после того, как побывала она в приюте Белого братства. Приютом мира называла его Майя, рассказывая о сне отцу и своему дневнику, в который записала от слова до слова все, что произошло с ней в том зачарованном месте, куда она стремилась всем бытием своим, каждую ночь надеясь быть призванной и каждое утро просыпаясь в печали от несбывшейся надежды. Не только не бывала Майя более в семиоконной вещей башне или на мраморном холме Белых сестер, но проходили недели и месяцы, а она по-прежнему не видала Кассиния и не слыхала его голоса.