Мальчики, которые обижают, девочки, которые прощают - стр. 12
А потом – какой-то пустяк. Он хотел, чтобы она поставила его «любимую музыку». Она включила не ту песню. Он сказал: «Это что? Ты издеваешься?» Голос стал другим. Тяжёлым. Как кирпич в живот.
– Миша, я просто перепутала, – сказала она, но он уже вставал из-за стола.
– Ты всё путаешь! И всегда портишь всё! Я стараюсь, а ты… как всегда, всё через одно место!
Он не кричал. Он говорил тихо, в ухо. Но мама сжалась. Я видел, как она стала меньше. Как будто кто-то нажал кнопку «уменьшить».
– Решила выставить меня идиотом?! – Он махнул рукой. Цветы упали. Ваза на пол. Стекло. Вода. Розы лежат в осколках. Красные. Будто кровь.
Я зажал уши. Потом побежал в комнату. Там, под кроватью, я слышал, как он швырнул стул. Как мама вскрикнула. Один раз. Больше не кричала.
Через какое-то время – тишина. И потом – шаги. Он уходил. Хлопнула дверь. Сильно.
Я вышел.
Мама сидела на полу. Собирала осколки. Голыми руками. На пальце – царапина, тонкая струйка крови. Она не смотрела на меня. Только сказала:
– Ничего, просто надо прибраться. День рождения – надо, чтобы чисто.
Я молчал. Потом подошёл. Взял веник. Мы убирали вместе. Молча. Как будто ничего не случилось.
А потом мама подошла к цветам. Несколько стеблей остались целыми. Она обрезала их ножницами, сунула в кружку. Поставила на окно.
– Пусть постоят, – прошептала. – Жалко выбрасывать.
Цветы после. После крика. После удара. После унижения.
Я понял, что для неё эти цветы – как папа. Сломанные, но живые. Их жаль выбрасывать. Потому что вроде бы ещё могут стоять. Ещё держатся. Значит надо сохранить.
Я тогда впервые подумал, что мамина любовь – это не чувство. Это привычка спасать то, что разрушает. Каждый день. Снова и снова.
Глава 6.
В школе задали сочинение: «Мой любимый дом». Все писали про дачи, бабушек, лето. Я сидел, жевал ручку и думал, а если честно – что писать?
Наш дом нельзя назвать любимым. И нельзя назвать плохим. Потому что если скажешь, что он плохой – папа узнает. Или, что хуже, мама подумает, что я её предал. Что я тоже считаю, что всё, что она построила, – не настоящее.
А я не предатель. Я – сын. Значит, нужно защищать. Даже если внутри всё проседает, как старый диван.
Я написал про наш коридор. Что он длинный. Про то, как мама готовит суп, и запах доходит до комнаты. Про свою подушку с машинками. Я не написал, что коридор – это место, где папа кричит, где вешалка падает, где мама стоит, прижавшись к стене. Я не написал, что подушка – это место, куда я кричу ночью, чтобы не слышно было.
На перемене Светка (та самая из садика, с косичками, теперь уже с хвостами) читала своё сочинение вслух. У неё было про дом, «в котором пахнет ванилью и папой, который приносит мандаринки». Я слушал и молчал. Потом подошёл, спросил:
– А если папа кричит – дом всё равно может быть любимым?
Светка нахмурилась.
– Если кричит – наверное, он злой. Злых никто не любит.
– А если он иногда добрый?
– Тогда, может, чуть-чуть любят. Но боятся.
Я тогда впервые услышал то, что мама бы не сказала, что можно бояться и любить. Это не всегда про одно и то же. Это как качели – вверх, вниз. Радость, страх. Подарки, удары. Ласка, молчание. Цветы после.
Вечером мама попросила помочь помыть пол. Я мыл кухню, она – ванную. Мы не говорили. В нашем доме это называлось «покой». Тишина – значит, всё хорошо. Никто не орёт – уже праздник.