Мальчики, которые обижают, девочки, которые прощают - стр. 14
Я тогда понял, что настоящие качели – не в его руках. А в её сердце. Она сама себя раскачивает, от любви к страху, от надежды к усталости. А он – просто сидит и смотрит, как она туда-сюда. И знает, что она не сойдёт. Не спрыгнет. Не уйдёт.
Потому что верит. Или боится. Или и то, и другое.
Глава 8.
Когда мы спускаемся по лестнице, мама всегда улыбается. Даже если утром была ссора. Даже если вчера он её толкнул. Даже если всю ночь она не спала. Она всё равно улыбается. Для соседей.
На первом этаже живёт Инна Ивановна. Ей около пятидесяти, вечно с бигуди, пахнет пирогами и знает всё про всех. Открывает дверь – и сразу в бой:
– Алевтиночка, здравствуй, солнышко! Как у вас? Всё хорошо?
Мама кивает:
– Да, всё прекрасно. Вот Стасик подрос совсем, правда?
– Подрос, подрос, – сюсюкает Инна, щёлкает языком. – А у тебя всё так же, выглядишь как куколка! Муж, небось, с рук пылинки сдувает?
Мама хохочет. Я вижу, как на секунду у неё дрогнул глаз – и снова взгляд замер. Включилась. Всё под контролем. Пылинки, смех, Алевтина-красавица.
Когда мы выходим во двор, она отпускает мою руку. Смотрит по сторонам, будто убеждается, что свидетелей нет. И молчит.
– Мам, – говорю я, – а зачем ты врёшь Инне?
– Я не вру. Я просто не хочу, чтобы она лезла. Соседки – как мухи, если пускать в рану, разнесут грязь по всему подъезду.
– Но она же добрая?
– Добрая. Но добрые тоже болтают. А потом слухи. А потом он узнает, что я «вынесла сор из избы». И будет хуже.
– А если бы ты ей всё рассказала, она бы помогла?
Мама смотрит на меня. Глаза – как стекло. Сквозь них видно годы – те, что она уже пережила.
– Помощь… – говорит она. – Это сказка. Помощь бывает только в кино. А в жизни ты либо справляешься сама, либо терпишь. Пока терпится.
Мы идём по двору. Мимо лавочки, где сидят бабушки. Все улыбаются маме. Она кивает, машет рукой, шутит:
– Ну что, красавицы, опять в бой за солнышком?
А потом – домой. В дом, где тишина опаснее крика. Где каждый шорох может стать причиной. Где улыбки – только до дверного косяка.
Вечером я слышу, как мама говорит по телефону:
– Нет, Ларочка, всё хорошо. Да, да. Прекрасно. Он изменился. Да, конечно, уже три недели – тьфу-тьфу – ни одного конфликта.
Она выключает телефон. Смотрит в окно. Там – Инна Ивановна, машет с балкона, зовёт на чай.
– Не пойду, – говорит мама мне. – Не могу быть хорошей всё время.
– А зачем ты хорошая?
– Чтобы не говорили. Чтобы не осуждали. Чтобы он не подумал, что я его позорю.
Я не понимаю. Как можно стыдиться правды?
Но мама понимает. Потому что для неё мир делится на «внутри» и «снаружи». Внутри – ад. Снаружи – витрина. Улыбка. Шутка. Пироги. Инна Ивановна. Подъезд.
И если ты покажешь, что у тебя внутри, – витрина треснет. А ты не готова.
А ещё потому, что если рассказать правду – придётся с ней что-то делать. А пока никто не знает – можно верить, что всё не так уж плохо. Что это просто вечер. Просто не та музыка. Просто качели.
– Мам, – спрашиваю я, – а ты счастливая?
Она долго молчит. Потом говорит:
– Я уставшая. Но это почти тоже самое.
Глава 9.
Он пришёл домой с мороженым. Сразу два: мне – пломбир в вафельном стаканчике, а маме – эскимо в шоколаде. Купил «просто так», сказал он и добавил, что «надо же иногда баловать своих любимых». В глазах – лукавый блеск. Тёплый голос. Почти тот, что был, когда я был маленький и он подкидывал меня к потолку.