Лилит. В зеркале Фауста - стр. 33

– В баре много чего еще. Недаром же супруга называет меня алкашом.

– Как грубо она с вами. – Гостья сама поухаживала за ними обоими. – Такие вот земные женщины. Выпивают мужчин, разбивают сердца, оставляют с носом, а потом сами же и корят: мол, алкаш нерадивый! Никчемный увалень-кастрат. Такого поворота в характере Евы всемогущий Господь точно не мог предугадать. На первое блюдо – яблоко, на второе – нож для оскопления. Сил выпить хватит?

– Я постараюсь, – пообещал он и все-таки взял рюмку. – Первый раз в жизни такая неверная рука, верите?

– Верю. За вас, Горислав Игоревич, – сказала гостья, потянулась к нему рюмкой, чокнулась и с удовольствием выпила. – Да пейте же, пейте, что вы как соляной столб, ей-богу!

Он выпил, хотя рюмка и постукивала о его зубы.

– Все еще не могу привыкнуть, кто вы.

– Ничего, скоро пройдет.

– Теперь остается понять, зачем вы здесь.

– А сами как думаете? – Она хитро прищурила глаза.

– Хочу услышать вас – вы же пришли ко мне.

Она отрицательно покачала головой:

– Нет, не так. Вначале я услышала вас, ваши стоны и охи, ваши мольбы, а потом пришла.

– Услышали меня? В поезде?

– И в поезде, и как вы ревели в подушку по ночам. Ревели как маленький ребенок, – с аппетитом закусывая, сказала гостья. – На всю вселенную! Звезды плакали, глядя на вас. Только поэтому пришла. Меня можете не стесняться – я вам не жена и не подруга, и ваша слабость не оттолкнет меня – напротив – приблизит.

Горецкий покачал головой:

– Как это все невероятно…

– Еще как! – усмехнулась она. – Мир отталкивает иных, как прокаженных. А все потому, что они поняли этот мир. Я говорю о социуме, в котором прозябает человечек: рождается, растет с той лапшой, которую ему вешают на уши, становится рабом этого социума, как-то живет-поживает, а потом умирает в корчах, а если повезет – тихо во сне, так ничего и не поняв. Одни предлагают ему науку, – усмехнулась она. – Другие – богословие. Что мне вам объяснять? И то и другое – обман. Человек сам мастерит капкан и лезет в него. Сам кует для себя кандалы и цепи. Строит для себя клеть, тюрьму, мышеловку с кусочком вожделенного сыра и лезет туда, как глупый зверек. Как хотите, так и называйте эту ловушку. И ни то, ни другое не откроет ему врата в мир знания, истины, силы. – Разделавшись с поросенком, она отерла губы салфеткой, бросила ее на стол и откинулась на спинку стула: – Хорошо! Спасибо за чудный ужин, Горислав Игоревич.

– Так зачем вы здесь? – В его срывающемся голосе звучал почти звериный вой. – Сегодня, сейчас, в эту ночь?

– Я пришла помочь вам.

– Но как?

– Ну догадайтесь, что вы как маленький?

– Так вы можете открыть эти врата? Для меня?

Она зацепила взглядом его взгляд – и теперь не отпускала. И захотел бы он отвести глаза, да не смог бы. Точно магнитом притягивала она его.

– Я – могу. Но только при одном условии.

– Каком?!

– Только если вы этого захотите сами.

– Как я должен захотеть?

Она снисходительно рассмеялась.

– Ну, это просто! Я про ответ на вопрос: как захотеть. Всем сердцем, конечно. Всей душой, Горислав Игоревич. И конечно, не только чувствами, но холодным разумом. Без этого никак. Иной просит тебя: помоги мне! А сам упрямо тонет в болоте, даже ручками и ножками не болтает. Тут вступает старое правило: помоги себе сам. Сделай первый шаг. И вселенная подключится – возьмет тебя на буксир. Пожелай того, что хочешь больше всего на свете!