Летучий Корабль - стр. 5

Видя как Пан-Банан, не желая ничего понимать, уже снова нервничал и метался с членом наперевес, от всей души опять желая стать всадником. Предвкушая в этом нечто романтическое! Как грезил Ганеша. Но мир предлагал такой широкий спектр всевозможных антител, что Аполлон, который в отличии от них всегда уже был – здесь и теперь (как ставшесть), наткнувшись на жилу свободного времени, начал разработку полезных ископаемых из книг. Чтобы стать ещё богаче и конкретней, как и любой интроверт. Лишь сдерживая в себе, с усмешкой, бесконечные порывы и позывы куда-нибудь сорваться. Искоса наблюдая, как Банан метался по полю сублимации, снимая с себя лезвием разума такие душистые пласты воображения, от полиморфных арабесок которого у нормального человека крыша давно бы уже улетела в тёплые края.

Но Банан знал, что у подвижного человека крыша все время ездит туда-сюда. И это единственный способ почувствовать, что она ещё на месте. Потому что Аполлон, как истинный подвижник (его крыши), знал гораздо больше и, по счастью, они находились в одном физическом теле. Лишь метафизически дробясь на «святую» троицу: Отца – Аполлона, Сына – Банана и Святого Духа – Ганешу. Пока ещё, правда, и не мечтавшего о святости. Поэтому Банан любил тогда притворяться Аполлоном. А не этим наивным правильником. Хотя Аполлон и говорил ему, что это – практически – невозможно. Но как вещал Иннокентий Анненский: «Но люблю лишь одно – невозможно».3 А Банан любил падрэжать. Такая у него была работа – наследие чужих престолов.

Тем более что история Демосфена красноречиво говорила Банану об обратном. Ведь тот, по началу, тоже был оратором лишь теоретически и писал свои тексты исключительно на продажу, заикаясь и подергиваясь чуть ли не при каждом слове. Но Банан уже много веков как перестал заикаться и нервически подергиваться. И к настоящему моменту был уже оратором хоть куда. И если и страдал пока, то лишь от недостатка актуальных текстов.

На день рождения к Парвати в гости явилась Гармония. Хрупкая, удивительно красивая богиня с прожигающими всё и вся своими серо-голубыми глазами. Дочь которой уже подросла, но пока так и не унаследовала её красоты, не вполне «расцвела». И видимо поэтому и не явилась. Устав бить в грязь лицом по сравнению с матерью. «Устав Усталости» зубрить оставшись дома. Как и всякая золушка, ожидая «своего часа».

И не подозревая о том, что Принц уже настолько сник, что рад был бы и «золушке». С её усталыми устами. Сожалея о том, что Левкопея не явилась на этот сугубо светский приём, не дав ему и шанса обучить её искусству становления подлинной Принцессой – в глазах мужчин. За считанные дни, как и Электру.

Ведь она также была младше Ганеши всего-то на пару лет. То есть её прекрасные уста были уже «вполне готовые для спелого страданья»4, как любил шутить над девушками Иннокентий Анненский, читая им вслух свои прекрасные стихи. Тут же избавляясь от них, как только они начинали претендовать на нечто большее, чем просто вечер поэзии. В своих кольцах и серьгах, призванных компенсировать отсутствие таланта, откровенно напоминая ему «раззолочённые, но чахлые сады с соблазном пурпура на медленных недугах» – болезненного румянца на щеках, призванного его соблазнить, когда очередного «Солнца» «поздний пыл в его коротких дугах» становился уже «невластный вылиться в душистые плоды». Немого восхищения!