Летучий Корабль - стр. 15
«Нет, нельзя упускать такой случай, – думал Банан, агитируя Ганешу стать соучастником этого преступления. – Утонуть, затеряться в море – это гораздо романтичней, чем отравлять себе последние минуты представлениями о том, как тебя будут вынимать из петли.»
Эти глупые похороны, ещё с детства постоянно вызывавшие у него рвотную реакцию смеха. Заставляя в недоумении оборачиваться на него молчаливых участников похоронных процессий, когда он в них участвовал или просто наблюдал со стороны. Начиная размышлять о том, как и тебя с ритуальной поспешностью собаки, рефлекторно закапывающей свои экскременты, похоронят и побегут дальше, принюхиваясь и присматриваясь. Нет уж, по сюжету положительно рекомендовалось: «Набить карманы серебром, что б, растолстев, с разбегу выпрыгнуть в открытое окно!» Океана. Из форточки которого насквозь бил в лицо арктический сквозняк.
Но тут, когда Банан уже был полон отчаяния и стоял на открытой палубе, ожидая, пока все пассажиры наконец-то надышатся воздухом и зайдут во внутрь, предоставив ему полную свободу действий, на палубе появилась одна из пассажирок. Сойдя к нему со страниц Бальзака. И чуть подышав в одиночестве, подошла к нему и стала рассказывать историю своей никчемной жизни. И те житейские неурядицы, которые буквально заставили её заняться этим довольно-таки не женским бизнесом по покупке и продаже машин. Рано умерший муж, взрослая дочь, поступившая в институт в Петербурге, обучение и проживание которой нужно как-то оплачивать… И прочая ересь, до которой Банану в этот судьбоносный момент совершенно не было дела. И повсюду преследовала его по палубе со своей исповедью, пока он всем своим неопределенным поведением неумело давал ей понять, что ему сейчас явно не до неё.
Пока мягкотелый Ганеша не начал бессознательно включаться в диалог, вынужденно сочувствовать ей и прочее. До тех пор, пока она совершенно не замерзла и не пригласила его к себе в каюту на горячий чай с пирожками. Которые она испекла собственными руками!
У него тоже уже горели от холода и нос и уши. «Да и вода, небось, ледяная», – подумал Банан, поёжившись. И охотно пошел за ней, на ходу так и играя в ёжика. Пока не обдал себя ушатом коридорной теплоты. «Треплоты! Трепло и тряпка!» – упрекал он Ганешу.
Таким образом Аполлон из воздушных замков Королевы был отброшен в эмпирию Кухарки с её пирожковой опекой. Что дарит покой и ласку истерзанной душе художника. Этот милый сердцу приют…
Этот постоялый двор.
Те плоты, благодаря которым он всё ещё удерживался на плаву, держались, во-вторых, на том Соере, где остался б недоразвитым его литературнутый гений, на котором до встречи с Сирингой Аполлон размещал военную базу своего интеллекта. И карьера которого оканчивалась бы словами: «В моей смерти прошу…» «Но это было бы чудо как красиво!» – вздыхал в его голове сценарист, которого подкупал высокий трагизм молодящейся старухи ситуэйшен. Но высокий смуглый трагизм был скуп и мелочен, поэтому ему не удалось договориться с режиссером. И его вариант сценария был забракован.
Но скупой платит дважды. А тупой – трижды! Чуть позже он пришел ещё раз, показывая пару бриллиантовых слёз Сиринги, узнавшей о смерти главного героя. И хапуга-бюрократ режиссер уже потянул было свои фосфоресцирующие в сумерках вечера пальцы в сияние жалости…