Летучий Корабль - стр. 16
Но тут подлетел архангел и надавал ему по рукам боевым молотом викинга и спросил:
– Ганеша, зачем ты себя так мучаешь?»
– Зачем? Затем что как и Кассандра, Сиринга являла мне образ моей Хладной графини.
Причем в тот же день, как Сиринга его отвергла, образ Хладной как-то незаметно от неё отслоился и улетучился в сферу идеальных сущностей. Оставив застолью маленькую хрупкую Сирингу во всём её «грязном белье», напоминавшую хрупкого цыпленка. К которому он испытывал лишь нежность и жалость, слитые в одно.
Ведро с отходами былой любви.
Но суеверно продолжал цепляться за это хрупкое жалкое тельце. В которое ещё можно, он верил, вдохнуть его идеал Хладной:
– Сиринга снова расцветёт и воссияет – солнцем!
Но тут архангел надел смокинг и развалился на кожаном диване его внимания. Подражая лорду Генри.
– Не будь бабой. Ты уже прошёл этот квест. Так что перестань уже им бредить.
– Но это была вовсе не игра! – оправдывался Ганеша.
Ведь как и положено лимбическому отделу головного мозга он всегда жил одними эмоциями. Лишь благодаря общению с Аполлоном постепенно сублимируя их в этические нормы.
– Да. Это был бой. И ты его выиграл, – апеллировал тот напрямую к Банану, видя, что Ганеша уже распустил нюни. – Мысли как самбист. Вспомни, чему в детстве тебя учили. Ты сумел-таки вывернуться, вспотев от напряжения, и уйти от захвата, не дав ей провести удушающий прием. Хотя она, фактически, уже висела у тебя на шее.
– Да, она была так мила! – продолжил Ганеша. Не понимать, что с этим слюнтяем тут уже никто не разговаривает.
– Только это и помогало ей тебя отвлечь, произвести подсечку и повалить на канвас. Ваших отношений.
– Так, а зачем она это делала? – не понял Банан.
– Как это – зачем? Чтобы, как только ты расслабишься, закинуть ноги «на треугольник» и навсегда повиснуть у тебя на шее. Время от времени сжимая в постели хватку, если ты начнёшь ей хоть в чём-то возражать. Так делают все. Им, по сути, больше и нечем тобой управлять. Ведь если они начнут пилить тебе мозги, то как только ты «выйдешь из себя» от их настойчивости что-либо навязать тебе, Аполлон автоматически выйдет из сердечной «чаши терпения» и легко разобьёт любые их доводы.
– Как было уже не раз! – вспомнил Банан. Как легко Аполлон отбрил нападавших на него философов на квартире у Шотландки.
– А вся её красота и её окружение – это лишь пряник, вкусив который ты должен был разомлеть и перестать замечать тот кнут пожизненного рабства, который она приготовила для тебя за спиной. Но ты увидел его тень и рефлекторно ударил её копытом своей низшей природы, заставив ревновать. Так что наслаждайся ветром, пока кто-нибудь снова не попытался накинуть на тебя аркан. Чтобы затянуть тебя своими ласками и мечтами в свой загон.
И архангел исчез для него так же внезапно, как и появился.
Так что Ганеша сразу же намотал сопли воспоминаний на кулак полученного осознания, и стал, разматывая их как страховочную нить Ариадны, спускаться в колодец своей высшей сущности:
«А я со своею изящной графиней
Скитаюсь бездомный,
Безмолвный, бездонный,
Как танец в пучине.
Пучине причин.
И ключом партитуры
Я правлю запавшую клавишу дула,
Настроив рояли души.»
Нас трое в рояле души. И это его так расстроило, так что он решил сегодня не ограничиваться, не расстраиваться, а залез в душистый рояль. Но вскоре ему стало душно и что бы избежать очередного рас-тройства, он принялся себя натурально четвертовать. Потомучка новорожденный Пластилиновый мальчик пропотомучал: руки (Ганеша) – ноги (Банан) – голова (Аполлон) – нет концепции ядра, только эго, как дыра. И предвложился в то, что Ганеша всё спускает Банану с рук за их у него отсутствием в унитаз желания, засевшему в интеллектуалете Аполлона для коррекции команд из эгоцентра, осуществляющего засев ячеек памяти сухим продуктом творческого акта по степени их усвояемости. Чтобы Банан удобрял им свою внутреннюю речь, перегнивая в своих размышлениях. Постепенно становясь Зевсом.