Крик журавлей в тумане - стр. 58

Прожив в деревне несколько месяцев, молодые переехали в небольшой городок Синегорск. Были в нем две улицы и строго засекреченный завод, называвшийся почтовым ящиком номер тридцать. Как может целый завод быть маленьким почтовым ящиком, Надя не понимала, но к заводу относилась с большим уважением, как и людям, которые там работали. Сама она устроилась медсестрой в роддоме, Алексей пошел работать в милицию.

Через полгода после переселения в Синегорск семье Ивановых выделили ведомственное жилье. Что это было за ведомство, Алексей ей не сказал, да Надя особо и не интересовалась, но была ему очень благодарна за доброту. Комната была большой и светлой, с золотистыми узорами, накатанными на желтые стены. Надя тщательно в ней убралась, прибила на стену коврик с картинкой «Три медведя» и повесила на окна беленькие занавесочки с выбитыми на них узорами.

Однажды, отправив Мишу в садик, Надя сидела в своей прекрасной комнате и ела настоящую докторскую колбасу. Первый раз в жизни! Колбаса была необыкновенно вкусной, и Надя отрезала одну розовую полоску за другой, не в силах остановиться.

«Вот бы сейчас Сережа с Машенькой видели, как я хорошо живу, – думала она, – они бы за меня порадовались, а как мамочка была бы счастлива!»

Надя все ела и ела колбасу. Алексей, придя на обед и увидев, сколько она съела, первым делом спросил:

– Тебе плохо не будет?

– Мне уже плохо, очень плохо, – виновато улыбаясь, ответила она, и согнулась от приступа рвоты.

«Скорая помощь» увезла Надю в больницу, а когда через пару недель Алексей забирал ее домой, Надина подруга по работе Вера сказала:

– Ты, папаша, держи жену на диете, если хочешь, чтоб ребеночек здоровеньким родился.

– Какой ребеночек?

– Какой-какой. Обыкновенный, – засмеялась Вера.

В октябре 1955 года в семье Ивановых родилась девочка. Ее назвали Таней.

Надина жизнь покатилась по накатанному руслу – дом, семья, работа. Вечерами, тайком ото всех, Надя молилась, благодаря Бога за то, что подарил Он ей простое человеческое счастье – быть матерью двоих чудесных детей и женой такого хорошего человека. Она часто вспоминала, как в вагоне Алексей взял ее за руку и повел за собой. Тогда она думала – к выходу из поезда, теперь понимала – в другую жизнь. Эта другая, взрослая жизнь сложилась для нее удачней прежней, детской, и она дорожила каждой минутой, понимая, что иного счастья ей не надо. А в минуты грусти она закрывала глаза и видела, как из глубины полутемного больничного коридора легкой пружинящей походкой навстречу ей в распахнутом белом халате идет высокий красивый человек с ребенком на руках… И тогда Надежда тоже молилась, прося у Господа вечного Царствия Небесного тому, кого так сильно любила она на земле, и такого же упокоения навсегда для девочки, оставшейся в Ужоге.

– «Солнечный круг, небо вокруг, это рисунок мальчишки»… – орал Мишка во весь голос, лежа на диване.

– Миш, замолчи, ты мне мешаешь, – сказала ему Танька.

– А что ты такого делаешь, что я тебе мешаю? Сидишь перед чистым листом бумаги и смотришь в потолок, воображаешь тут из себя мыслителя. Этого, как его там? Училка говорила… Родуна, что ли?.. «Нарисовал он на листе и подписал в уголке»… – снова заорал он.

– Тундра ты, не Родуна, а Родена Огюста, знать надо. И вообще, если ты не замолкнешь, я маме пожалуюсь. Ма-ам, – закричала она, не двигаясь с места, – а мам!