Крепостная - стр. 14
Оказалась я в городе Верхнеуральске Оренбургской губернии, который находился почти в двух тысячах верстах от Петербурга. Жителей более трех тысяч, три церкви, крепость и мечеть. Предместье города населено казаками Оренбургского казачьего «шестого» полка, а полковой штаб расположен в самом городе.
Точная информация была найдена в газетах, которые хозяин словно специально любезно оставлял в своем кресле. И тогда я поняла, почему он хранит это старье: там были статьи о Верхнеуральске от некоего Руфа Гавриловича Игнатьева, проживающего в Троицке, «описателя» что по-нашему, видимо, означало журналист. Кем он был, я так и не поняла, но сделал для меня большую работу: не выходя дальше двора, я узнала о месте, где оказалась, даже то, чего не знала Глаша.
Через каждые три дня мы ходили в баню – хозяйка настаивала на паренье с вениками, обливании при выходе из адова почти пекла прохладной водой и растирании полотенцем.
Баня меня радовала, поскольку приходилось бегать к речке по вечерам. А судя по окружающей природе, дело шло к осени.
Когда пошли затяжные и косые дожди, мне стало скучно. Хозяйка часто засыпала в кресле с вязанием или вышивкой. Тогда мне оставалось пялиться в окно, за которым крестьяне торопливо бежали по делам, никем не отмененным в связи с непогодой. Голова наливалась тяжестью, и под размеренный храп Домны, под ровное тиканье ходиков я начинала клевать носом. Тогда-то, словно почуяв мое состояние, хозяйка просыпалась, снова начинала шить, будто и не спала вовсе, а через пару минут заявляла, что пора выпить чаю с пирогами.
Чаевничали в доме часто и обильно. Под настроение Домны на стол выносили самовар. Чаще она велела приносить каждый раз в новой кружке, но были моменты, когда ей самой хотелось доливать кипятку из пузатого, фырчащего все еще «домочадца». В такие дни за стол усаживали и меня.
В остальное время я завтракала, обедала и ужинала в кухне, где в первый день сперла пироги. Пухлая, сдобная и белая, как тесто, Нюрка ставила на длинный стол железные миски с кашей или щами из кислой капусты, нарезала явно старый, уже крошащийся, отдающий кислым хлеб и отстранялась. Только если на обед оказывался дома Фирс, Нюра зацветала алым цветом и просила его принести на стол самовар.
С Фирсом мы пили густой, разливающий по кухне аромат Иван-чая и зверобоя напиток. В самые хорошие дни Анна, которую все, кроме меня, звали только Нюркой, выставляла на общий стол подсохшие, наверное, хранимые для Фирса, который не смог зайти раньше, уголочки от пирогов.
Хозяева углы не ели. Зная это, Нюра не укладывала в них начинку, но сочный мясной или рыбный дух с бульоном пробирался туда, делая выпечку ароматной и словно обретшей душу.
На кухне кормили меня, Глашу, Фирса и еще пару девок из тех, что убирались в доме. Остальные жили и столовались в своих домах. Нюра и мы с Глашей оказались сиротами, воспитанными здесь, при доме хозяев. Нюра терлась на кухне с некой почившей уже бабой Маней, а меня выбрала себе Домна, потому что показалась милее Глаши.
Глаша рассказывала мне эти детали, вовсе не рефлексируя, словно ей было и не обидно вовсе. Мы сидели под навесом конюшни. Глаша срезала с репы тонкие, почти прозрачные слайсы и кидала в рот, шумно хрустела и резала снова.