Кредо холопа - стр. 70
И все же что-то внутри Гриши, какая-то генетическая память, не иначе, говорило ему, что есть все-таки некие незыблемые нормы поведения в цивилизованном обществе, и отход от них означает отход от самой цивилизации. То есть Гриша мог портить воздух за столом, но мог без каких-либо усилий со своей стороны и не портить.
А вот у крепостных в глубине души не было никаких поведенческих ориентиров. В то время как человек Гришиной ветви пространственно-временного континуума впитывал нормы морали и нравственности с молоком матери, и даже отступая от них, всегда чувствовал себя неправым, холопы были свободны от любых внутренних сдерживающих факторов. Сдерживающий фактор у них был один, внешний – дубина надзирателя. Для холопа плохо было то, за что били, а хорошо то, за что не били. За пускание на волю кишечных газов обычно не наказывали, так что крепостные делали это тогда, когда приспичит.
Но внезапно условия игры изменились. Им запретили делать это. И приспособление к новым условиям не всем далось легко. Стоя в строю, Гриша слышал краем уха, как то из одного то из другого зада украдкой, с интимным шипением, сочится наружу зловоние, а затем и обоняние улавливало что-то такое. Обнаружить авторов было затруднительно, особенно при условии, что вертеть головой надзиратели запретили, пообещав, в противном случае, много разных болезненных вещей. Однако когда в Гришин нос лавиной ворвалась волна чудовищной вони, подозрение сразу же пало на Тита. Только он умел так талантливо отравлять окружающую среду. Гриша покосился на Тита, и сквозь зубы проговорил:
– Еще раз клапан откроешь – сдам мордоворотам!
Ближе к обеду, когда холопы почти падали от усталости и жары, ворота усадьбы торжественно распахнулись, и появились господа в сопровождении дворни. На хозяйстве оставили одного садовника Герасима да трех надзирателей, все остальные шли в церковь, на праздник. Помещик Орлов, одетый просто, но со вкусом, жизнерадостно оглядел свое прямоходящее имущество, и радостно крикнул:
– С праздником, родные!
В ответ холопы стали желать барину того же, и кланяться в ноги. Гриша тоже поклонился, одновременно чувствуя, как чей-то нос уткнулся в его копчик. Рядом, согнув спину, крестился и слезно бормотал слова благодарности Тит. Было видно, что барина он любит искренне, и готов, если потребуется, умереть за него.
Рядом с папенькой вышагивала дочурка. Танечка оделась скромно, в черное платье до самой земли, и повязала голову платком. За Танечкой следовала молодая симпатичная девка, как позднее выяснил Гриша – ее личная служанка Матрена. За помещиком шел Яшка лакей. Рядом с Яшкой ковылял шут Пантелей. За ними беспорядочной толпой следовали повара, горничные и прочий дворовый люд. От холопов, обитающих за пределами усадьбы, они отличались разительно. Все были неплохо одеты, не производили впечатления умирающих голодной смертью, и вообще не казалось, что они так уж сильно изнуряют себя физическим трудом. Грише стало дико завидно, он тут же проникся ко всей дворне лютой классовой ненавистью. Не завидовал он одному только Яшке, что каждый божий день языком доводил до блеска стульчак в уборной барина, а иной раз и то, что барин ронял на этот стульчак.
Так и пошли все вместе, господа и холопы, пешком по дороге, ибо все равны перед господом. Впереди процессии двигался помещик с дочкой, за ним шла дворня, а замыкала процессию когорта холопов, окруженная со всех сторон надзирателями. Крепкие ребята с крепкими палками зорко следили за своими подопечными, и когда один из крепостных нарушил высочайший приказ, и негромко, но довольно пронзительно, грянул задом, его вытащили из строя, стащили с дороги в канаву и там крепко воспитали, а дабы не произошло рецидива, засунули в зад преступнику большую палку.