Красные зерна - стр. 19

На стул Молчун старался не смотреть. А тут сам не заметил, как подошел к нему и сел. Винтовку он зажал коленями. Чичо залез под стул и слушал вместе с хозяином.

Голос был мужским, но Молчуну показалось, что слова льются с той же интонацией, что и в песне сестры Вероники.

Когда это было, тормошил память Молчун, когда? В лесу у реки? На ранчо? На ярмарке? Ну да, в маленьком городке, на ярмарке. Молчун вспомнил груды мокрых бананов, запахи подгнивших плодов земляничного дерева и прогорклого сыра. Он, Молчун, сидит рядом с сестрой и держит щенка, маленького Чичо. Тот тычется мокрым носом Молчуну в руку и лижет ее шершавым языком. А сестра шепчет в ухо завораживающие ласковые слова: «Ты горлинка лесов…»

Ночь Вероника продремала, сидя у очага.

Отгоняя наседавший сон, она подкладывала в огонь сухих веток. Исидоро утратил свой половой напор от одного вида забинтованной раны и, безобразно раскрыв рот, громко храпел в гамаке отца. Шляпа с него свалилась и едва не закатилась в огонь.

Под утро сонливое утомление неодолимо окутало Веронику. Когда она в тревоге подхватилась, Кролика не было. На земле рядом с потухшим очагом валялись три печеных холодных банана, недоеденные престарелым мачо.

От одной мысли, что Кролик мог, ухмыляясь, разглядывать ее спящей, сердце Вероники гулко ухало, как будто кто-то изнутри колотил по нему палкой.

Прочь из пустого дома! Туда, в долину, где наверняка остались люди.

Глазами, слухом, всем существом она искала человека, которому можно было бы обрадоваться, спросить об отце, брате.

Но молчали пустые окна и темные дверные проемы.

Молчала красная земля, привыкшая здесь к копытам домашних животных, к клювам птиц, к ногам лошадей и крестьянским рукам, слезам и поту. И был беззвучен воздух, еще недавно наполненный живым шумом. У подножия каменной гряды, где сочатся сладковатым запахом цветы малинчи, было, как говорил отец, царство теней. В голубом гробу унесли туда мать. Там, под маленькими холмиками, ждали своего воскрешения, так говорил священник, дети деревни, умершие от болезней и голода. Веронике чудилось, что царство теней, как масляное пятно на рубашке, росло и росло. А сама она, Вероника, тоже уже не живет.

Чей это сгоревший дотла дом? Да, здесь жила одинокая больная тетушка Алисия. Видно, и для нее нашлось место в чьей-то фуре. Сгорела хижина. Торопилась тетушка уехать, не успела собрать свой скарб.

У края фасолевого поля росло одинокое апельсиновое дерево. Оно служило границей, отделяющей землю дона Альвареса от земель крестьянского кооператива. Под деревом Вероника увидела большую круглую яму, успевшую зарасти свежими клочками травы. Яма походила на огромную воронку. В дождевой воде, на самом ее дне, плавал желтым брюхом вверх детеныш крокодила. Широко растопыренные коготки на лапах, приоткрытая с острыми зубами пасть. Следы на сыпучих склонах ямы подсказали, как долго он боролся за жизнь.

Размышления Вероники прервал звонкий петушиный крик.

И знакомая красная лохматая рубаха завертелась вокруг девочки. Увидев Пинто[11]^>, Вероника тут же сбросила с себя тяжесть мертвящей боли, пустоты, обиды. Нужно же было, наконец, сегодня убедиться, что небо, солнце и сельва на месте, что дышать – это прекрасно, и не все люди убиты, не все ушли.