Красное каление. Книга первая. Волчье время - стр. 3
– Э-эх ты! Тю-ха! Добежим, добежим… А кадетов кто будет вылавливать? Товарищ Осадчий получил телефонограмму от Губкома , от самого товарища Сокольникова, вчера какую? А ? А такую, чтоб не допускать , мол, прорыва беглых офицеров на Тихорецкую, к Деникину! На Царицын – к Краснову!! Обнаруживать и уничтожать, твою мать! Думает он.
-Ты, старшой, тебе видней… Тока не обижайся, -вступил в разговор Лопатин, запрыгнув в седло, – а кадеты, думаешь, дураки? В пургу сорваться в голую степь? Волкам на зубы? Тоже, небось, где-то… Непогодь такую пересидят.
Гаврилов задумался, зорко вглядываясь в наступающие сумерки. Лопатина, с его четырьмя годами войны за плечами, мужика сметливого и находчивого, несмотря на свое старшинство, он всегда слушался, ибо тот зря никогда не болтал, а говорил дело. Крепчавший восточный ветер становился на морозе резким, пронизывающим любую одежду, а мелкий колючий снег, густо садясь на мокрые гривы и крупы лошадей, быстро покрывал их парующей коркой. Те сочно отфыркивались и, начиная мерзнуть без движения, нетерпеливо перебирали копытами.
Вдруг молодой жеребчик-трехлеток под Остапенком резко поднял морду и, испуганно навострив уши вбок, вытянул шею, вздрогнул и резко, призывно и нетерпеливо заржал, забил землю копытом, близко почуяв чужую кобылу. Из мутной снежной круговерти, сквозь свист ветра, раздался ответный храп, две неясные тени всадников мелькнули невдалеке.
– Стоять!! Стоять, говор-р-рю!! Спе-е-шиться, ва-ш-шу мать, выполняя-я-ять!! Кто такие?! – зло крикнул в темень Гаврилов, держа карабин на весу. Лязгнули дружно затворы.
-Свои мы, свои, русские, – два темных силуэта уже четко обозначились сквозь белое марево пурги, – вы сами – то, кто будете?!
– Энто кадеты, Степа , вот те хрест, кадеты, – твердо, с расстановкой проговорил, не оборачиваясь, Лопатин, который оказался ближе всех к незнакомцам, – ты дозволь, я…
Но два резких выстрела, почти в упор, ударили вдруг, и Лопатин, взмахнув руками, стал заваливаться на спину. Его товарищи открыли беспорядочную стрельбу наугад, на быстро удаляющийся перестук копыт по еще сырой под снегом степи и сами пустились вдогонку.
-За-а-ходи-и-и!! Твою ма-а-ать!! С боко-о-в! Де-ер-жи-и!! Гони-и-и на зимо-овни-ик!! – ревет, как раненый бык, Гаврилов, – не отпуска-ай !! – а впереди, из снежной круговерти, из глухой темноты – скалится уже неласково смерть вспышками частых выстрелов.
Жеребец под Гавриловым – порода, чистая кровь! Текинец, Терского завода! Добыл он его в бою, еще в марте, под Екатеринодаром… Сказывали пленные, самого генерала Маркова этот конь. Вначале, было – артачился, не давался… Взял-таки Степан его со временем – взял лаской да уходом, берег в жестоких боях не себя –коня!
И вот один из кадетов – все ближе, ближе, и видит Степан, что кобыла под ним молодая, небеганная, уже вертит задом, уже выдыхается, можно брать живьем, собаку! Но оборачивается тот, на темном лице – ровные ряды зубов, усмешка дикая, в руке – хищно блестит револьвер, да Гаврилову-то сзади сподручнее – щелк! – и юркнул с маху в снег, в темень тот кадет с горячей гавриловской пулей промеж лопаток, и, радостно взвизгнув, не чувствуя больше ноши, унеслась на волю, в сумрак метели, молодая кобылка, не ведая, глупая, что в степи ныне не сладка, а смертельно опасна будет для нее свобода !