КРАСНОЕ КАЛЕНИЕ Черный ворон, я не твой! - стр. 5
… Уже поздней ночью, когда вся цветущая и усталая Саша увела радостных, измазанных французским шоколадом, полусонных детишек на свою половину укладывать спать, а старики и подавно уже отдыхали на своей, Митрофан легонько толкнул в плечо раскрасневшегося от первача Гришку:
– Выйдем, Григорий.
В темном небе высоко висели мирные россыпи тускло мерцающих звезд. Было тихо и непривычно светло, изредка на окраине одиноко лаяла чья – то собака. Закурили.
– К твоей Саньке тут… Перед Рождеством клеился один… Стояли тут по хутору, человек сорок конных, – сочно схаркнувши сажу в снег, глухо проговорил Митрофан, – так я не дал.
– Ага. А сам… Сам – то… ты… Што? – прошипел Гришка, наливаясь злобой, быстро трезвея и глубоко заглянул в его темное лицо.
– И сам я ее не трогал. Я знал, что ты, Гриша, придешь… Что ты… живой. Знал! Да и… Мне твой папаша… жизню ж… спас. Ну и… Служили ж мы… с тобой… – он вдруг зашмыгал носом и голос его стал глухим:
– Помнишь? Я в плен… попал. Предложили переметнуться к ним, так я не пошел супротив своих…
При этих его словах Гришка вздрогнул, низко опустил голову.
– И вот нас на распыл… Уже повели. Меня конвойные отцепили и приставили к нему, к папашке, значить, твоему – уголь грузить. Ну, думаю, матерь Божия, хоть на часок жизню свою продлю… Остальных, ну, тех, хто не пошел к беляку, за углом тут же и шлепнули… За здорово живешь. А он…
– Знаю, – Гришка, смахнувши рукавом легкий снег со скамьи под окошком, присел, глубоко вздохнул, выпуская клубы дыма, – ты… Митроха… Ты выжил – то как? Вас же тогда с… Черевиченком… Я ж видал… Вас же тогда… трехдюймовым накрыло, одна воронка…
– Миловал Бог, Гриша… Выбрался я к утру, когда очухался, контузия, ничего не слышу, а так – целый. Черевиченка… На кусочки разнесло, так я его, бедолагу, ну, то, что осталось… Там же и погреб. Пошел к своим, на станцию. А там уже бой идет, – он то же присел рядом, опустил голову:
-Ты вот што, Гриня… Я не со зла, ты не думай, – он рывком поднял голову, зачем – то осмотрелся, но в темноте только редкие мелкие снежинки, кружась и поблескивая, лениво сыпались с черного бездонного неба, – мы когда в Котельникове стояли, та… Кажись, на Троицу, сдался к нам молодой казачок один. Сенька звали, вроде. Так он… На тебя указал…
– Што… Што он указал?! – Гришка вдруг резво подскочил, хмель с него как ветром сдуло, он весь затрясся, схватил Митрофана за плечи, развернул к своему лицу:
– Говори! – прошипел он сдавленно и испуганно, воровито озираясь. Крупные капли пота вскипели вдруг на его лбу, покатившись к глубоким круглым глазам.
Митрофан спокойно убрал его ладони с плеч, поднялся, тихо и твердо сказал:
– Как ты… Белым продался. И нашего комполка… Гаврилова, как ты, Григорий, нашего Гаврилова… шлепнул в подвале контрразведки своей рукой, – он резко отвернулся, сочно шмыгнул носом, – да тока ты не боись. Хоть ты и сволочь. Не сдам! Окромя меня теперя про энто дело никто не знает. Тех уже нету, хто… А ты… Батю благодари…
Помолчали. Гришкины глаза вдруг заблестели, забегали, он нехотя выдавил:
– Ты… Со мной… пойдешь?
Митрофан отвернулся, ничего не сказал.
Дверь в сени скрипнула, показался в одной старой кацавейке на застиранном исподнем сонный Панкрат Кузьмич:
– Пошто мерзнете? Ночь – полночь! Тебя, Григорий, уже заждалися… Кой хто!! – лукаво улыбаясь, выдохнул он, – и… Постелила, небось, давно… Ждеть! Ступай, а я Воронку сенца и сам подкину… Да и тебе, Митроха, отдыхать пора. Завтре с Песчанки лобогрейку нам привезуть, там работы хва –а – тить.