КРАСНОЕ КАЛЕНИЕ Черный ворон, я не твой! - стр. 2
Гришка таинственно заулыбался, широко взмахнул рукой:
– Э – эх, па – паш – ша!.. Какие тама… нам теперя путейские!… Вот добьем мировых бур – р – жуев… ,– сжав кулак, он, усмехнувшись, сладко зевнул, присел на замызганную скамейку, вытянул ноги в новеньких яловых сапогах, – и пойду я тады в… Твои путейские! – и рассмеялся чистым громким смехом, отрешенно махнув рукой и покачивая крупной головой.
Достал кисет, протянул бате, тот отстранился, нехотя мотнул бородой: «Не надо, мол».
Гришка закурил крученку, выпустив резковатый дымок крепкого самосада, буднично спросил:
– Кого Вы, папаша, в молотобои ноне нанимаете? Нашенский, али чужой хто?
– Да к… Не – е, чужой. А наших ить на хуторе и нету ть никого…, – наконец оживился старик и начал торопливо рассказывать:
– Туточки ить как, сынок. В самый канун Покровов… Полковник один по тракту проезжал. На пароконной тарантайке. Ага… Ну и рессоры – то у ей и порассыпалися… А рессоры – то там грузинские, не наши… Он ко мне: «Сработай, мол, мил человек, я тя отблагодарю щедро! Мне в Ростов больно нужно!» А я – то што? Да к вечеру – как новые! Перебрал. Ага… «Чего ты, мастер, хошь? – спрашивает тот полковник, – деньги, али продукты, проси што хошь, я комендант станции Целина!»
Эге, думаю, тебя – то мне, касатик, и надобно! А на станции на запасном пути с самого Ильина дня паровоз потухший стоить, а в ем угольная яма полнехонькая! « Дай ты мне уголька малость, господин полковник, а деньги да продукты с энтим угольком – то, я и сам себе как – нибудь образую!» – говорю я ему. И, скажи ты на милость! На другой день уже к полудню я, сынок, три подводы угля домой приволок! Так ить он же мне еще и пленного красноармейца в грузчики определил! – Панкрат Кузьмич отчего – то наклонился ближе к уху Гришки и перешел на полушепот:
– А паренек ничего, жилистый! Митрохой кличем. Кулешовский. Из рыбачков приазовских. И сноровка имеется… Выпросил у того полковника я его себе в помощники. Они б его стрельнули, та и шабаш! А так он мне до гроба благодарный… Я, говорит…
Низенькая дверца кузни с тыльной стороны, через которую Гришка в былые годы и сам вынес не один пуд шлака, вдруг со скрежетом распахнулась и вошел, впуская внутрь морозный пар, и молотобой, мужик невысокий, но в плечах широк. Гришка вскочил, протянул было руку:
– Григорий! – и тут же оторопел, тараща глаза и невольно отступивши чуть назад.
На него невозмутимо глянули округлые белесые глаза Митрофана Чумакова, пулеметчика, которого покойный Гаврилов в тот страшный майский день под Ново – Манычской посадил с пулеметом в окопчик на кургане, вместе с Черевиченком, впереди позиции. Он едва заметно кивнул, пожал крепко руку, а виду не подал.
«Аль не признал? – мелькнуло в гришкиной голове, – плен, ить, штука непростая…»
… Ну уж, оскоромились, так оскоромились! От души! Как на ту мясоедную! Раскрасневшийся Гришка, все теснее прижимая к себе смущенную и рдеющую свою жену, лапал незаметно и нетерпеливо ее раздобревший зад, все подливал да подливал горькую бате да молотобою. Тот истово крутил головой, отнекивался, мол, после пыток в плену у казаков голова иной раз больно здорово ноет да давит в висках, да Григорий и слышать не хотел: пей, говорю, Митроха!
Детишки, Петюня да Клавочка, с опаской выглядывали из – за занавески, пугливо косясь, во все глаза разглядывали красивого, в новеньком английском мундире с желтыми блестящими пуговицами, своего папашку.