Королевский аркан - стр. 6
Айнур начала с ванной. Ей нужно было успокоиться, а здесь в шкафу на полках были выстроены увесистые бутыли с длинными клювами и распылителями, лежали стопки ее специальных тряпочек и мочалок, каждая для своего типа покрытия: всё выстроено по системе, всё понятно, удобно; упорядоченно.
Когда она добралась до гостиной, Гройс свернул газету и отложил в сторону.
– В очередной раз предлагаю: оставайся здесь. И не закатывай, пожалуйста, глаза. Я всё вижу! У тебя есть своя комната, мне твоя компания только в радость. Помимо прочего, позволь заметить, что ты сэкономишь на съеме. Широко жить, безусловно, не запретишь, но не думаю, что эти деньги будут тебе лишними.
– Не могу я, Михаил Степанович, – умоляюще сказала Айнур.
У Гройса в комнатах – картины, вазы, цветы, статуэтки, пластинки, книги. Поют тоненькими голосами, и даже красиво поют, но выносить этот хор ежедневно круглые сутки… В ее съемном скворечнике белые стены, койка под синим пледом, стул и узкий, как лодка, шкаф. Даже стола нет, завтракает Айнур у подоконника с видом на пустырь. Пустая комната без единого воспоминания. А у Гройса вся квартира – это память, и память живая, говорящая.
– Драматизма в голосе не нужно, я на свой счет твой отказ не принимаю. Знаешь, есть у меня один знакомый. Он живет в комнате, чрезвычайно похожей на твою. Досталась после развода, в ходе которого жена отобрала у него квартиру, в порядке компенсации оставив ему восьмилетнего сына. Занятный человечек, м-да… Совершенный аскет. Бывший экономист, который решил, что зарабатывает недостаточно для содержания сына, и стал, вообрази, дворецким. Каков финт! Из экономистов – в мажордомы!
– В Англии?
– На Рублевке, – сказал Гройс. – Поверь, это намного выгоднее. Не говоря уже о том, что рублевские дворецкие гораздо более английские, чем сами англичане.
Айнур ничего не поняла, но на всякий случай кивнула.
Слева масло, справа сметана. В молочных рядах всегда толпился народ и пахло сыровато-сладким. Никита Маевский выстоял очередь к «своей» продавщице, купил творог и сверился со списком. Чай, фрукты, пахлава, гранатовый сок, специи, овощи, зелень…
Оставалась только треска.
Рыбы лежали на льду, как кошки на подоконнике. На Маевского одуряюще пахнуло копченой скумбрией. Золотая, промасленная… Эх, жаль, старику копченое нельзя. Раскинулась, зараза, вызывающе!
Оглядываясь на скумбрию, как на красну девицу, он остановился возле прилавка. Вместо знакомого продавца топтался хмурый бородатый парень.
– Черной трески, пожалуйста, два кило, – попросил Маевский. – А где Амиран?
– Уехал, – равнодушно сказал продавец.
Быстро и небрежно, не глядя на покупателя, он взвесил рыбу, получил несусветные, по меркам Никиты, деньги и нырнул под прилавок. Маевский неспешно двинулся к выходу. Тащить всё это рыбно-творожно-овощное богатство было нелегко. Пакеты еще по ногам бьют, черти. И что-то пихается в коленку острым углом – надо думать, чай. Старикан пакетированный не признает, покупает всегда один и тот же, в больших коробках. Чашки у него под этот чай особые: хрустальные, невысокие, с тонкой талией.
Нет чтоб как русский человек пить из блюдечка, шумно прихлебывая.
На русском человеке Маевский ухмыльнулся.
Рядом шествовала пожилая супружеская пара налегке, за ними помощник продавца нес купленные продукты. Но Никита не мог представить, что за ним, как за белым сахибом, кто-нибудь потащит его груз. Он вывалился из здания, добрел до парковки, вытащил ключ. Мягко, будто зевая, распахнулся багажник.