Кондитерша с морковкиных выселок - стр. 42

Как-то совсем не к месту, я начала шёпотом читать стихи Пушкина. Они были совсем не из школьной программы, но бабушке очень нравилось это стихотворение, и мне тоже нравилось, я даже читала его на конкурсе чтецов.

- Храни меня, мой талисман,

Храни меня во дни гоненья,

Во дни раскаянья, волненья,

Ты в день печали был мне дан…

Там было несколько четверостиший. Я прочитала их все – до самого последнего, заключительного, особенного грустного:

- Пускай же ввек сердечных ран

Не растравит воспоминанье.

Прощай, надежда, спи, желанье;

Храни меня, мой талисман.

Я читала, и мне было тоскливо, горько и одиноко, несмотря на то, что Ветрувия была рядом. И дом словно понял мою грусть и затаился, затих. Даже ночная птица за окном перестала щебетать. Через разбитые окна потянуло пронизывающим холодком, я поплотнее завернулась в одеяло и свернулась клубочком, стараясь сохранить тепло.

- Ты что там бормочешь?.. – сонным голосом позвала Ветрувия, переворачиваясь с боку на бок, зевая и тоже натягивая одеяло до ушей.

- Молюсь, - ответила я ей коротко.

- Ага, а я не помолилась. Надо… - только и сказала она, и снова уснула.

Утром я проснулась оттого, что громко чихнула.

Ветрувия вскочила, как встрёпанная, тараща спросонья глаза.

- Доброе утро, - сказала я ей и села на постели, потому что несмотря на то, что уснула я поздно, спать уже не хотелось. Да и постель была не из тех, в которых хочется залёживаться.

Кряхтя и почёсывая онемевшие бока, я поднялась и принялась делать зарядку, как привыкла.

- Ты что делаешь? – тут же изумилась Ветрувия.

- Не обращай внимания, - ответила я ей, - это для того, чтобы кровь быстрее бежала.

- Ты замёрзла, что ли? – она тоже села на постели, позёвывая и закалывая шпильками растрепавшиеся за ночь волосы. – Да, сквозняком тут тянет изо всех щелей. Что там у нас за погода? – она выглянула в окно. – Ну так и есть. Подул северный ветер. Вон, уже тучи нагнал. Дождь будет. Опять у Чески апельсины протухнут. Под дождём-то варенье не сваришь.

- Кто будет готовить завтрак? – перевела я разговор с варенья на хлеб насущный.

- Я, конечно, - буркнула Ветрувия. – Ты даже умудрилась забыть, как разводится огонь. Пока вспомнишь – от голоду можно помереть.

- Тогда ты, - обрадовалась я. – Но я могу помочь. Например, собью яйца для омлета.

- Сначала лепешки надо испечь… - начала Ветрувия и вдруг замолчала на полуслове, с ужасом глядя куда-то в окно.

Рывком обернувшись, я увидела лишь грушу и кусты олеандра. Никаких чудовищ или Чески с тесаком в руках.

- Ты чего? – спросила я подругу.

- Стёкла… - прошептала она, поднимая руку и тыча куда-то дрожащим пальцем.

- Какие стёкла? – я снова посмотрела в окно. – Тебе приснилось что-то плохое?

- Стёкла целые! – взвизгнула Ветрувия.

Только тут я поняла, о чём она. Действительно, в оконной раме, где вчера торчали осколки, сегодня блестели стёкла. Чистенькие, целенькие.

Но вчера их не было. Я сама мыла окна… Стёкол не было. А сегодня…

На всякий случай я постучала по стеклу ногтем.

Настоящее.

- Домик, это твоих рук дело? – спросила я по-русски, и тут же исправилась, потому что никаких рук у дома не могло быть: - Это ты застеклил окно?

Груша затрясла листочками мелко-мелко, и я сразу перестала удивляться.

В самом деле – смысл удивляться появившимся стёклам, если у тебя под окном груша мурлычет от удовольствия.