Кондитерша с морковкиных выселок - стр. 44
- Адвокат Марина Марини, - представилась женщина приятным баритоном.
Она окинула нашу компанию взглядом, заметила меня, помедлила, а потом кивнула. Я машинально кивнула в ответ, хотя видела эту великолепную особу впервые. И сразу успела застыдиться своей потрёпанной юбки, дурацкого тюрбана на голове и нечищеных зубов. Одним своим видом красотка словно упрекнула нас – чумазых деревенщин.
Но я подумать не могла, что в пятнадцатом итальянском веке адвокатами могут быть женщины. Только вот – реальное подтверждение, что и женщина в эпоху всеобщей серости может сделать карьеру. И юбку для этого задирать совсем не нужно. Наверное. В этом я что-то засомневалась, глядя, как красавица выбирается из кареты и брезгливо оглядывается, крутя точёным носиком. На старинных портретах у всех аристократов такие носы – ровные, как будто их по линейке делали.
- Здесь все родственники? – поинтересовалась адвокат и обращалась она именно ко мне.
- Вроде да… - промямлила я и вопросительно посмотрела на Ветрувию.
- Все! – пискнула она.
- Тогда не будем тянуть, - произнесла красотка, играя своим баритоном, как оперная певица.
Хотя, у певиц, наверное, должно быть контральто… Кажется…
Адвокат достала из рукава конверт, запечатанный красной печатью, показала нам всем эту печать, а потом сломала её и развернула конверт так, что он превратился в письмо. Таких фокусов мне видеть не приходилось, но судя по тому, что никто не удивился, у них тут так было заведено.
- Воля покойного Джианне Фиоре, - начала красотка ровным, хорошо поставленным голосом, - заключается в том, что после смерти всё его имущество, а именно – дом, садовый участок, садовые постройки и банковские вложения в банк Медичи переходят во владение его любимой жены Аполлинарии Фиоре. Подписано при свидетелях двенадцатого апреля этого года.
Он свернул письмо и убрал его обратно в рукав.
Мне представлялось, что чтение завещания должно проходить в более торжественной обстановке и как-то подольше, что ли. Но, судя по всему, Марина своё дело сделала, потому что больше она ничего нам говорить не собиралась и велела кучеру развернуть карету.
- Подождите! – опомнилась синьора Ческа, вскрикнув так пронзительно, что перепугала ворон на соседнем апельсиновом дереве. – Как это – всё ей? Всё – ей? Одной?!
- Джианне Фиоре выразил свою последнюю волю весьма ясно, - ответила красотка с лёгким раздражением. – Кроме жены в его завещании никто больше упомянут не был.
- А я?! – возмутилась Ческа. – Я его мать!
- Примите мои соболезнования, - отрезала Марина и снова кивнула мне: - Можно вас на пару слов, синьора Фиоре. Есть кое-что, что вам следует знать…
Я послушно шагнула к ней, но тут опять возопила синьора Ческа:
- Почему это всё ей?! – и выпалила, жадно потирая ладони: - А сколько денег на счету?
- Десять флоринов, - сказала адвокат, уже не скрывая раздражения. – Если не согласны с завещанием, можете оспорить его. Но предупреждаю сразу – дело это бессмысленное. Только потеряете деньги и время. Синьора Фиоре, можно вас…
- Десять флоринов?! – от крика Чески теперь взвились вороны и с соседних деревьев. – Как – десять?! Почему – десять? А где остальные?
- Успокойтесь, матушка, - оборвала я её вопли. – И десять флоринов – деньги. Они нам будут очень кстати. Когда можно их получить? – спросила я у адвоката, как можно вежливее.