Когда проснется игоша - стр. 23

Чужие руки поднимали ее на ноги, обнимали за плечи, вели со двора. Чужие руки сунули котомку в руки и оставили одну посреди улицы. Милица шла. В груди было тесно. Кто-то шел рядом, кто-то смеялся над ней – она не видела никого. Не помнила себя. Да и «себя» не осталось.

Сколько она так брела, Милица не знала. Очнулась на берегу ручья.

Дорога резко взяла вправо, а она не заметила это и спустилась к воде. Присела на камень. Где-то вдалеке шумел Аркаим, повозки громыхали колесами по каменистой дороге, усталые конюхи понукали своих лошадей. До рыдающей на берегу старухи никому не было дела.

Солнце стояло высоко, потом с грустью покатилось к закату, сразу забрав крохи подаренного полднем тепла. Тени стали длиннее, прохлада пахнула в лицо. А Милица все сидела на холодном камне, не зная, что делать.

Там и нашла ее Прасковья.

Запыхавшаяся, присела она рядом.

– Фух, думала, уж не сыщу тебя, – она зачерпнула темной от осеннего холода воды, простонала – заломило зубы, но плеснула на лицо и, шумно отплевываясь и фыркая, вытерла его рукавом.

Посмотрела на Милицу. Присела рядом. Толкнула в бок:

– Ты на отца-то не серчай, заговоренный он, знамо дело. Ведьма эта от него ни на шаг не отходит, а на Чеславе Ольговиче-то уже и лица нет… Аглаю-то я припрятала у тетки, как ты велела, до нее Павла не доберется.

– Спасибо тебе, – прошептала Прасковья.

Та отмахнулась:

– Да чего уж… – Она вздохнула. – Только назад-то тебе нельзя.

Милица смотрела прямо перед собой, но не видела ничего. Отозвалась отстраненно:

– Да меня и батюшка прогнал, слышала, верно…

Прасковья кивнула.

– Да не в том дело… Павла тебя со свету сживет, а вместо тебя свою ящерку подставит… Поняла ли?

Милица пожала плечами:

– Я знаю, кто такая Павла.

– А коли знаешь, так не дури. Слышь, что бежала за тобой сказать, – она понизила голос и склонилась к уху Милицы. – Выгнал батюшка тебя, то верно, да только Павла наорала на него за то, представь.

Милица перевела на нее взгляд:

– С чего бы это ей?

Прасковья фыркнула:

– Знамо дело не по доброте душевной… Мы с Докукой слышали, как она его отхаживала. Велела тебя сыскать да на двор вернуть. Значит, не закончила она свое дело черное… Я вызвалась искать с остальными, – Прасковья невесело рассмеялась. – Да только это все, что я тебе сейчас сделать могу.

Милица положила ладонь поверх натруженной и обветренной руки Прасковьи, сжала ее:

– И того много. Спасибо тебе.

Прасковья обернулась на дорогу, прислушалась:

– До заката не ходи, а как стемнеет, иди в лес. Там у старой сосны домик лесника имеется – лесник помер на Купалу, в том доме укройся. Как будут новости, сыщу тебя!

Поднялась да и бросилась бежать в сторону Аркаима. А Милица осталась.

Тоска, что поселилась в душе, стала темнее и тише, заполнив собой, она корчилась и скреблась, будто запертый в клетке зверь. Милице стало тошно. Она поднялась, подобрала котомку и направилась вдоль речного русла, то и дело ступая на мокрый, чуть схваченной вечерней коркой льда снег, скользкие камни. Берег стал круче, шум дороги стих совсем. Впереди показалась темная, в мрачных пятнах, полоска Боро́вьего леса.

Жалела ли Милица о том, что случилось в Тайных рядах? Жалела. Хотела бы она вернуть все назад? Не то слово. Знала ли, как? Не знала. Она брела. Будто во сне, проговаривала снова и снова все, услышанное от Прасковьи – отец заговорен, а значит, ей нужно найти способ извести Каменную девку. Та зла, что упустила ее, значит, будет искать, а как сыщет, Милице надо быть готовой сразиться с ней и за свое собственное счастье, и за жизнь батюшки.