Когда проснется игоша - стр. 17
Последнее она сказала, чуть подавшись вперед, будто доверяя тайну немалую, лукаво подмигнула.
– Ты…
Павла усмехнулась:
– Ну, говори… Чего обмерла?
А у Милицы и вправду, будто дар речи пропал, будто она вместо батюшки внутри камня алого томится, грудь сдавило. Павла между тем потешалась:
– Вижу, удивлена, не ожидала такого, думала, небось, очаровала батюшку твоего, да только, милая, ты сама мне его вручила… Той ночью, когда обет старой маре дала…
Взгляд ее стал темным и злым. Тигрицей бросилась она к Милице, проревев:
– Теперь ты в моей власти!
Милица сама не поняла, как так случилось, что Павла схватила ее за горло да припечатала к стене так, что косточки захрустели да в глазах помутилось. Комната погрузилась во мрак, будто кто-то пелену серую на цвета набросил. Только голос мачехи остался да синий, будто неживой взгляд:
– Ты сама привела его ко мне, и себя, и сестрицу свою… Все вы у меня здесь, в камне, запечатаны…
Милица цеплялась за руки мачехи, царапала богатое платье, не отпуская взглядом злое лицо.
– Ты… Ты – старая мара? – выдохнула.
Павла, кажется, онемела от удивления, даже хватка ослабла. А потом хохот, будто камни с горы спускают – Павла отпустила Милицу и принялась смеяться:
– Вот дура…. Мара, это я-то – старая мара?!
Милица пыталась отдышаться, растирала шею. Подняться на ноги не могла – колени от страха подкашивались.
– А что я еще могла подумать? Никто не видел, значит, ты там была… раз знаешь…
Что именно должна знать Павла, Милица не сказала. Та прекратила смеяться, посмотрела на падчерицу озадаченно:
– Нет большей печали, чем с дураками воевать… Ты б к мозгам своим обратилась, поняла бы, какая я мара кладбищенская. Этих тварей как не одевай, все одно – нежить… – Она отошла к окну, камень поблескивал в ее руках. – Продала мне мара твой секрет, да. Ей ваши девчачьи глупости без надобности, ей другое надобно…
– Что?
– А то не твоего ума дело, – резко отозвалась Павла. Потом продолжила. – Так что ты теперь в моей власти.
– Но кто ты такая? Зачем мы тебе?
Павла бросила на нее презрительный взгляд:
– О том тебе знать не надобно… А вот что тебе надобно, так это покорности учиться, потому что твои огрехи твой отец да сестрица оплачивать будут, так и знай. Так что мой тебе совет – служи мне верой и правдой.
– Отпусти отца. И сестру.
Павла покачала головой:
– Это вряд ли. – Она сладко зевнула. – Спать мне пора. Наутро сбегаешь в лавку, принесешь мне хлеба греческого с пряностями, а как пробужусь, принесешь мне его и воды крынку.
Она уселась на сундук, а камень положила на свои колени. Подняла руки, сняла тяжелые гривны, положила на стол.
– Что стоишь, помогай мне… Снимай ожерелья да бусы, да волосы не тронь, волосы я сама расчешу…
На дне сундучка мелькнул малахитовый гребень, хотя – Милица была уверена – не было его там мгновением назад. С удивлением стала приглядываться, а змейка на гребне будто живая поблескивает, спинку тянет. Милица дотронулась до Павлы, а та ледяная, будто камень. Руку одернула. Павла взглянула на нее через зеркало, усмехнулась:
– Неужто догадалась?.. – она расправила плечи, отвела косу. – Ну, то не беда, зато знаешь, кому службу нести до конца дней своих будешь.
– Ты – Каменная девка?
Павла полоснула ее взглядом, но промолчала. Только кожа на белой шее засияла да на ней проступил, будто на шелке дорогом, каменный узор.