Когда проснется игоша - стр. 18
– Так вот оно что, – протянула Милица, – вот почему я тебя там не приметила.
Павла фыркнула:
– У тебя так сердце от страха билось, что ты бы лошадиный топот не услышала, не то что меня, ящерку незаметную.
– Но зачем мы тебе? Неужто тебе в твоих малахитовых горах не сидится?!
Павла помрачнела:
– Холодно там, сил нет… Кабы века там просидела, не спрашивала бы, – она с обидой посмотрела на Милицу. – А мне тепло человеческое нужно. А чтобы самой за девку сойти, душа заложная нужна. Вот твоя и подвернулась.
Милица стояла за ее спиной, хмурилась, кусала губы:
– Хорошо, то поняла. А отец мой от чего в камне твоем спрятан?
– Так пленен он, – Павла вздернула подбородок, от чего сделалась еще краше, у Милицы аж зависть в груди зашевелилась. – Ты не отвлекайся, а то уж весь дом сном сковало, одни мы с тобой сумерничаем, все никак не наговоримся, прямо как истинная мама с дочкой!
И она просияла.
– Не бывать этому! – отрезала Милица.
С лица Павлы улыбку стерло, будто и не было ее. Павла посмотрела строго. Милица протянула руку, положила на скатерть янтарные бусы, что держала в руке. Павла ударила ее по ней, и в том месте кожу будто огнем опалило – ладонь пронзила длинная игла с рубиновым наконечником. Милица вскрикнула, попыталась выдернуть руку, да только без толку – попробуй, справься силой с Каменной девкой. Милица, плакала, шипела от боли, извивалась, да только рубиновая игла краснела от ее крови, будто напивалась ею, пока не потемнела сыто. Павла выдернула ее, а Милицу отпустила:
– Ступай. Да про пекаря не забудь!
Милица пятилась назад. Рука распухла, словно покусанная роем лесных пчел, вздрагивала от боли. А Павла тем временем приставила иглу к рубиновому камню, и тот побагровел. Алые прожилки венами вздулись в его толще, заискрились золотыми искрами от пляшущего света свечи.
Павла медленно повернула голову, взглянула через плечо, и Милица увидела, что не человек она вовсе. Кожа ее потемнела и покрылась чешуйками, нос ввалился, а подбородок вытянулся, глаза стали меньше, потемнели и заполнились радужкой, посреди которой мелькнул вертикальный зрачок.
Милица с визгом выскочила из светелки и бросилась вниз.
Как выскочила из отцовской половины, как миновала кухню и рухнула на отведенную кровать, она не помнила. Только под пальцами знала небольшую глиняную посудину с холщовой крышкой, заботливо припрятанную под тощей подушкой Аглаей.
– Милая моя, что же нам делать? – простонала она, зарываясь под одеяло.
Наутро Милица проснулась позднее Докуки – та уже громыхала котлами, из кухни тянуло закваской. Девушка лежала, не торопясь открывать глаза, и прислушивалась к сонному дому, говору домовых людей на дворе, тихому ржанию лошадей. Новый день занимался, напитываясь запахами кислых дрожжей и свежей выпечки.
Отец уже поднялся – слышны были его тяжелые шаги да сиплый со сна голос, которым он говорил с Митрием. О чем – Милица не слышала. Вздохнула – отец с утра отправится в лавку, потом, ближе к полудню, на ярмарку. Если сейчас сестрица не отпросится к тетке в скит, то придется утра ждать, а там уж всякое может приключиться. Девушка приподнялась на локте, огляделась – Прасковьи не было, значит, поднялась уже, да может, на дворе работает.
Дверь с шумом распахнулась – Докука сердито посмотрела на Милицу: