Княжна для Хана - стр. 26

– Никогда! – крикнула я ему вслед. – Слышишь, степной волк? Никогда!

Но он уже исчез во тьме, растворился, как дым. А я осталась одна, дрожащая, злая, с привкусом крови во рту – прикусила губу от ярости.

Рука моя нащупала кинжал Саргаты. Сжала рукоять так крепко, что костяшки побелели. И в этот момент я поняла – она ошибалась. Это оружие не для смерти. Это оружие для жизни. Для той минуты, когда я смогу вонзить его в сердце этого зверя.

– Жди, – прошептала я в пустоту. – Жди, сын проклятых степей. Твой час придёт. И тогда ты поймёшь, что значит боль.

Дождь снова застучал по шкурам шатра, но теперь этот звук не пугал меня. Это была музыка. Песня мести, что зарождалась в моём сердце.

Я буду ждать. Буду терпеть. Буду ненавидеть.

И когда придёт время – я буду готова.

Утро встало над степью кровавым, будто небо истекало, не в силах больше смотреть на то, что творится под его сводом. Солнце поднималось не как благословение, а как приговор – красное, злое, оно жгло глаза и обещало день, полный боли. Ветер гнал по траве тени облаков, но даже они казались тёмными, зловещими, как предчувствие беды.

Я сидела в шатре, завернувшись в шкуры, что пахли дымом и чужим потом, и слушала звуки просыпающегося стана – лай собак, ржание коней, грубые голоса мужчин, что уже готовились к новому дню войны. Где-то скрипели повозки, звякало оружие, кто-то затягивал протяжную степную песню – обычная утренняя суматоха кочевого стана.

Но что-то в воздухе было не так. Чувствовалось напряжение, словно натянутая тетива лука. Воины говорили тише обычного, движения их были осторожными, настороженными. И в этой настороженности чувствовался страх.

Всю ночь после его вчерашнего визита я не спала. Сидела в углу, сжимая кинжал Саргаты – тот самый, что она оставила мне в качестве искушения, – и чувствовала, как на коже ещё горят следы его взгляда. Как будто он оставил на мне клеймо – невидимое, но жгучее, напоминающее: ты под моим прицелом.

Вчера он вошёл в мой шатёр как хозяин в свой дом. Смотрел на меня долго, молча, изучающе. Потом произнёс только одно слово: "Завтра" – и ушёл. Но в этом слове было столько обещаний, что кровь застыла в жилах.

Завтра что? Завтра он возьмёт меня силой? Завтра начнёт ломать мою волю? Завтра покажет, что я всего лишь вещь в его руках?

Я провела ночь, готовясь к худшему. Проверяла остроту кинжала, прикидывала, куда лучше ударить, чтобы нанести максимальный ущерб. Думала о том, хватит ли у меня духа повернуть клинок против себя, если он попытается сделать со мной то, что делают с пленницами.

"Господи, – молилась я в темноте, – дай мне силы не сломаться. Дай мне умереть с честью, если придётся умирать."

Но молитвы не унимали дрожи в руках. Не избавляли от страха. Не заглушали голоса в голове, что шептал: "А что, если он не собирается убивать? Что, если у него другие планы?"

А утро принесло нечто страшное.

Сначала я услышала крики. Не радостные боевые клики, не команды командиров – а что-то другое. Полные боли и ужаса звуки, от которых кровь стынет в жилах. Что-то происходило в стане, что-то, от чего даже привычные к жестокости воины цепенели.

Через полог доносился шум – топот ног, возбуждённые голоса, лязг оружия. А над всем этим – протяжный вой, похожий на плач раненого зверя. Человеческий голос, доведённый до предела боли.