Книга Синана. Сердце за темным Босфором - стр. 6
И вот оказывается, что парень этот, плотников сын Юсуф, в самый раз по книгам подходит. Ладен он телом и даже недурен с лица, потому как смотришь на такого и видишь – да, прав, кто считает, что красота вложена Аллахом в глаза и брови, а волосы созданы для восхищения. И вот теперь этот ладный скуластый широколобый Юсуф – в стороне. Выводят его из толпы вместе с такими же, черноволосыми и поджарыми, и с пером на тюрбане начальник оглашает: этих возьмем! Они нам годятся. И пусть приготовят им в дорогу еды и питья и одежды, через час мы выходим, и путь наш не близок.
Они расходятся по домам, эти юноши, а в домах темно, прохладно и тихо, потому что темно там всегда и прохладно всегда, ибо устроены дома на треть в землю, то есть в камне они устроены, а вот тихо тут впервые, потому что никто из домашних, а их семеро по лавкам, не знает, плакать или радоваться. Родная кровь! Но ведь и в деревне что ему делать? Тут особо не разживешься, нищета в этой деревне, пыль да жара, так уж лучше Константиния, столица, там какая жизнь, а здесь – что? Потому-то и тихо.
И все, уводят их пешим ходом вон из деревни. Увидим ли снова? Зачем их уводят? Неизвестно! Но как повторяется в небе картина… Вот снова тюрбаном поднимается пыль, и не видно горы Эрджияс; снова желтый воздух клубится до неба и черное солнце качается в нем, как каменная люлька. Но странное дело: картина-то прежняя, а вот пыль оседает быстрее. Она сворачивается, как шерсть в клубок, когда много ее висело да сохло на палках, а теперь нет, не видно, исчезла. А почему так происходит, с пылью, неизвестно, хотя есть соображение, что оседает она так же скоро, как прежде – ветра-то нет, как и не было, – просто смотрящему, кто прощается и у кого глаза на мокром месте, кажется, что расставание будет вечным – потому и время для такого летит, несется.
11.
Утром меня разбудил стук в дверь. Я вскочил, бросился к дверям. Зашиб со сна коленку.
– Кто?
В дверную щель проникла женская рука. Свертком нетерпеливо помахали. Когда я взял сверток, дверь с силой захлопнулась. Я похромал в душ.
Из ванной меня снова выдернули, это был звонок.
– Дорогой господин, доброе утро, – зачастил мужской баритон без пауз, – как выспались, я ваш гид, мой имя Мехмед, сейчас ваш завтрак, потом наш город, жду внизу, всего хорошего, пака-а-а.
На завтрак были холодное яйцо, козий сыр, пара маслин и кофе. Пригубив его из чашки, я с наслаждением почувствовал, как по нёбу разливается густой обволакивающий вкус.
12.
Новый Мехмед оказался старым Мехмедом – за рулем сидел мой вчерашний и улыбался. Мы медленно тронулись. Район Бейоглу, где находилась моя гостиница, был похож на лавку подержанной мебели. Дома старые, в разных стилях – как мебель из разных гарнитуров. Узкие обшарпанные комоды фасадов. Узкие эркеры. Неба над головой не видно, зато много тени; прохладно; пока воздух свеж, дышать можно.
На скамейках и ступеньках сидели небритые люди. В тапках на босу ногу они курили и пили чай. А рядом громыхали стальные жалюзи лавок. Доставались гитары, вентиляторы, какие-то хитроумные насосы с приборами.
Стоило мне открыть окно, как рядом возник мальчишка.
– Бир миллион, – словно из-под земли вырос.
Я сунул в окно сиреневый миллион – получил бутылку.
Она была ледяной и покрыта каплями испарины.