Книга Синана. Сердце за темным Босфором - стр. 8
«Командировка» находилась в кладовке. Там лежала необъятная бабушкина шуба, торчали по углам лыжи и лыжные палки. Висела раскладушка. Под траченными молью мехами чернели старые чемоданы со стальными уголками – «приданое», говорила мать. Совсем в глубине, за чемоданами, пылилась коробка с елочными игрушками и дремал Дед Мороз.
И вот однажды отец не вернулся. Прошло два месяца с тех пор, как он уехал, а потом мать выбросила его вещи. Так я остался без портфеля и без миллиметровки. Спустя время мне сказали, что мы будем жить одни, потому что теперь у отца другая семья.
Так я впервые услышал слово «Турция».
Когда я учился в старших классах, мать рассказала, что отец познакомился с этой женщиной в Ташкенте. Она была турчанкой и намного его младше. Училась на переводчика и приехала в город с делегацией.
«Тогда все кому не лень таскались туда с делегациями», – говорила она.
Отец проектировал новый квартал, и они познакомились на стропилах – как в старом советском кино. Поженились, но жить решили в Турции, где отцу предложили хорошую работу. С тех пор я его не видел.
Мать говорила, что первое время он присылал посылки и письма. Но она выбрасывала их не открывая. Из какого города они приходили, не помнила или не хотела помнить. А потом посылки приходить перестали.
Зачем он уехал? И как жил в чужой стране без нас? Я отправился в Стамбул, чтобы написать книгу об архитекторе, да. Но все чаще мне кажется, что я просто хочу найти ответ на эти вопросы.
14.
Когда отец ушел от нас, я первое время страшно скучал. Но постепенно к тоске стало примешиваться другое чувство, и это было чувство свободы. Что отныне я свободен и могу делать что пожелаю. Терять и жалеть нечего.
Странное, пьянящее это было ощущение. И вскоре оно завладело мной полностью.
В школе мы часто ходили «на башню». Так называлась пожарная каланча, которая стояла на окраине города у леса. Стальной каркас и открытая лестница – пять пролетов с площадками – вот что это была за каланча. Мы, начальная школа, залезали невысоко, только на первую «ступень». Дальше было просто страшно. Те, кто постарше, сидели на второй – курили и горланили. А все остальные площадки считались неприступными.
Мы висели, как орехи на ветке, на этой башне бесконечными летними вечерами. Мы рассказывали друг другу небылицы – о мальчиках из какого-то вечно параллельного класса, которым удавалось забраться на самый верх и спуститься целыми и невредимыми, или о мальчике из соседней школы, который упал с этой лестницы и разбился. А когда темнело и лес вокруг чернел, садились на велосипеды и ехали по домам.
Матери про башню я не рассказывал. Но однажды в воскресенье, ближе к вечеру, когда ранец собран, а полдник съеден, я выкатил велик. Что на меня нашло? Не знаю.
Мать сидела за швейной машинкой и не заметила, как я вышел.
Через полчаса я прислонил свой «Школьник» к стальной опоре. Поднял голову. Башня выглядела погруженной в себя, обернутой в тишину и небо. А крошечная смотровая площадка просто терялась в нем. Но я все равно полез. Сжимая холодные поручни, я карабкался, пока не уперся головой в люк. Откинув крышку, вылез. Не поднимая головы, лежал. Слушал, как сердце колотится о теплые доски.
Сколько времени я пролежал? Раскинув руки, распятый на этих теплых досках? Боясь приподняться, встать – чтобы не вылететь, не упасть в небо? А вокруг шумел лес, подсвеченный закатом. Красивое, торжественное это было зрелище.