Каторжник - стр. 13
С утра пока еще нас не подняли, Глашку вытолкали на улицу, пока не заявился унтер.
Палицын с утра выглядел не выспавшимся и злым, и вовсю раздавал зуботычины, что арестантам, что солдатам. Судя по всему, ночь его прошла не так интересно, как он рассчитывал. Нас вывели во двор и начали сковывать, приклёпывая к длинной общей цепи, пронизывающей весь строй арестантов.
– Так, а у этого ведь нету кандалов! Николай Карлович, не найдётся ли у вас пары вериг для этого молодца? – заметив меня без железа на запястьях, обратился к коменданту Рукавишников.
– Александр Валерьяныч, ножные у нас есть с того, беглого… – начал было Палицын, но капитан, обернувшись, так яростно посмотрел на унтера, что он тотчас же заткнулся.
– Раз есть, так не морочьте мне голову! Одеть на него, и вся недолга! – проскрипел офицер.
– Слушаюсь! – тут же выпрямился унтер.
Я же молча наблюдал за происходящим, а в голове лишь мысли бегали, что и к офицерику у меня счет есть, да еще и не малый.
«Ни чего и до тебя доберусь, морда ты офицерская. На всю жизнь меня запомнишь», – со скрытой злобой смотрел я на него.
Меня сковали в одной четвёрке с Викентием, которого все коротко и уважительно звали Фомич, рыжим балагуром Софроном, которого все звали Чурис и молчуном-кузнецом по имени Тит. На ноги мне сначала накрутили кожаные ремни – «подкандальники», а поверх них повесили тяжеленые, килограмм, наверное, в восемь, ножные кандалы.
Как водится, сборы заняли очень много времени, но, наконец, мы двинулись. Как же неудобно оказалось идти! Цепи на ногах ощутимо резали шаг, полоски кожи подкандальников не очень-то защищают от холода, и железо, остывая на морозе, буквально обжигало холодом, а иной раз еще и натирали так, то сдиралась вся кожа до мяса. И никакие жалобы не принимались! Хочешь не хочешь, а двигаешь ногами – ведь все привязаны к общей цепи, или как ее тут кличут, к «шнуру».
– Это еще добрые порядки теперя, что на цепь всех сажат! – рассказывал нам, бывалый Фомич. – Раньше то, нас на прут сажали. Вот беда-то была! Он жёсткий, кованый, с гранью: и как идёт кто невпопад, так пиши пропало – одни дёргают, другие тормозят, третьи тащут… А как по городу идёшь, иной раз и не завернуть: не изогнуть прут сходу-то. Так что цепь, это, братцы, милое дело теперя. И не заметишь, как до Тобольска дотопаем!
– А что Тобольск? Нас там оставят? – спросил я.
– Ни! У кажного своё место определенно еще в судебном присутствии было. А ежели нет – в Тобольске распределят. Так что ты того, поинтересуйсси, куда тебя отправят-то. А то Сибирь, знаешь, большая, и живут там люди ох как по-разному!
Два дня мы шли в Нижний Новгород. За это время я успел перезнакомиться с большей частью команды. Народ тут был самый разный, но большинство – крестьяне или дворовые. Был купец, Еремей Парамонов, подвергнутый торговой казни, лишению всех прав состояния и ссылке. Зосим Новиков, из духовного сословия, не признававшийся, в чём виноват, но, вроде бы, укравший какой-то ценный крест у протоиерея, и обвинённый за то в святотатстве и богохульстве. А так же варнак Фомич, бежавший когда-то с пожизненной каторги и водворяемый теперь обратно.
Ну и наконец, был таинственный для нас, простых колодников, корнет Левицкий, ехавший отдельно от партии, в санях.